Иду над океаном - страница 178

— То, что вы видите, уже побывало в руках двигателистов. Мы проанализировали причины неудачи и теперь устранили их…

Волков поймал себя на мысли, что Главный конструктор говорит все это для него.

Говорить так, как говорил он, значило брать на себя колоссальную ответственность. Именно сейчас определялся дальнейший путь развития отечественной авиации. Волков это почувствовал и неожиданно, отвлекаясь от всей обстановки, подумал о себе.

Никогда он не смог бы вот так убежденно и безоглядно пойти на такое кардинальное решение — не хватило бы мужества. В сущности, как ни удачно складывалась его служба, он всегда оставался подчиненным — кто-то другой принимал решения, брал на себя ответственность значительно более весомую, чем ответственность исполнителя. Волков никогда не задумывался над этим, и теперь ему вдруг стало тоскливо и тревожно. «Я бы так не смог. И вряд ли так смогу когда-нибудь».

Волков в годы войны знал одного летчика, которого сделали командиром крупного подразделения, он погиб в воздушном бою как рядовой летчик, так ничего и не успев совершить как командир соединения, не оставив о себе командирской памяти. Не шею сломать боялся сейчас Волков, а остаться рядовым, сделавшись военачальником. И ему вдруг страстно захотелось домой — к Артемьеву, к Поплавскому, к своей Марии и к девчонкам, где все было просто и ясно.

В молодости он не торопил своей армейской судьбы, когда же ему не хватало власти, данной уставом на той или иной служебной ступеньке, он порою приходил в ярость: «Ну, погодите! Придет мой черед». Сталкиваясь с чиновным равнодушием или чрезмерной осторожностью, он думал о том, какие порядки заведет сам. «Вот дадут мне генерала — поговорим!» Было такое. Но потом тщеславие исчезло, переросло в зрелость. Впрочем, Волков считал, что мужчине, военному, нельзя совсем без тщеславия — оно вроде стартового ускорителя. И когда он понял свою человеческую слабость, не тщеславие страдало в нем из-за опасения не оправдать на высоком посту оказанного ему доверия. Тяжело было бы и стыдно. И обратного пути из этой более высокой зрелости к прежней беспечности и радости жизни у него уже не было. Прежним Волковым он быть не сможет.

После демонстрация машины все снова поднялись в зал. Речь шла не только о будущих путях развития авиации. И это отвлекло Волкова от его раздумий.

…Когда маршал и Волков готовы были сойти вниз к машине, министр обороны жестом задержал их. Они оба, неловко опустив широкие стариковские плечи, маршал и, молодцевато подтянувшись, Волков — остались. Министр подошел к ним.

— Задержитесь, Алексей Семенович, и вы, генерал, — сказал министр, точно пряча усмешку в морщины возле узкого сухого рта. Так они и стояли втроем, лишь чуть отодвинувшись от выхода. И мимо них проходили участники совещания.

В зале осталось несколько человек — членов правительства и высшего командования вооруженных сил страны.

Министр о чем-то тихо поговорил с маршалом.

Потом министр подвел их к оставшейся небольшой группе людей. Волков понял, что это именно его собираются представить сейчас. И министр представил его.

Волкову показалось, что он ослышался, когда министр обороны назвал его генерал-полковником. Он даже невольно сделал протестующее движение, глядя на министра чуть растерянно. Но тот повторил с расстановкой новое военное звание Волкова.

Да и человек, которому Волкова представили, сказал низким мягким голосом:

— Ошибки нет, товарищ Волков. Можете менять погоны. У нас к вам есть несколько вопросов. Прошу садиться.

Возвращался Волков домой через двое суток. Он еще не сменил погоны. Он выговорил себе право проститься с людьми, передать полк Поплавского и подготовить семью. Все это называлось, одним словом, — привести личные дела в порядок.

Ан-8 взлетел в сумерках по огням, но лететь им предстояло днем, потому что летели они навстречу солнцу. Сколько Волкову ни приходилось совершать длинные перелеты, он не мог привыкнуть к этому чуду. Тяжелая машина с нависающими, чуть опущенными книзу крыльями, держалась в воздухе величественно и гордо. Внизу были сумерки. И только высокие холмы и хребты гор выступали из мглы, мерцая, несли на себе солнечный свет, и это делало их похожими на острова в океане.

Экипаж работал слаженно. В двухэтажной кабине Ан-8 царил тот особенный дух дальних рейсов, когда людей в пилотских креслах, в штурманском отсеке, у радиоприборов объединяет особенное взаимопонимание — и одного движения головы, одного жеста, одного взгляда и даже выражения глаз достаточно, чтобы тебя поняли.

И Волков, отдаваясь непостижимой власти высоты и полета, подумал, устало закрыв глаза, что хорошо бы всякий раз, когда одолеет суета, сумятица и тревога, уходить в такой вот полет навстречу дню на много часов, чтобы почувствовать, как внизу медленно-медленно вращается земля. И как она прекрасна!

Он не сказал ни да, ни нет. Да у него и не спрашивали, умные чуткие люди дали ему несколько суток, чтобы собраться с мыслями, все продумать, повидать и вспомнить всех, кто столько лет был рядом с ним.

И он стал думать о семье — с тихой радостью, удивляясь, как это необыкновенно хорошо. Дорога домой всегда короче дороги из дома — так уж устроена жизнь. Пусть тебя отделяют от дома многие тысячи километров, стоит ступить только шаг по направлению к нему, и ты его непременно увидишь в конце пути — увидишь, как мягко светят окна, как напряженна дверь, которая вот-вот откроется — и выйдет она.

Теперь, по прошествии стольких лет совместной жизни, Волков по-прежнему безоговорочно любит эту женщину, свою жену. Может, это странно думать так почти в пятьдесят лет. Но именно так оно и было.