Лоцман кембрийского моря - страница 171
Но Зырянов заставлял и дальше строить огромные лодки.
Тогда Кулаков, и директор Затона, и председатель колхоза потребовали, чтобы Зырянов явился на собрание партийной организации Черендея.
По его просьбе собрание началось в двенадцать ночи.
В клубе в ожидании Зырянова неторопливо беседовали три директора — Затона, мукомольного завода и базы Золотопродснаба. Председатель сельсовета и начальник почтово-телеграфной конторы сонно старались прислушаться. Инженер базы и магнитчик из экспедиции Зырянова молча бились на шахматной доске. Завклубом Демидов нервно следил. Грузчик базы Астафьев спокойно и расчетливо спал.
Усталый Василий пришел ровно в двенадцать часов. Разбудили председателя сельсовета и Астафьева.
Григорий Иванович стал говорить с жаром о большой находке на Полной, о важном деле для всего народа, где Черендею досталось счастливое место и первые труды почина. Может быть, в клубе Черендея будет висеть портрет Зырянова. Коммунисты Черендея взяли на свою ответственность снабжение экспедиции. Но что же делает Зырянов? Этот дорогой колхозный хлеб и все дорогое советское, народное имущество он утопит в Полной.
— Вместе с подводными лодками, — сказал директор Затона, — да и самое дорогое — год времени утопит, разбойник.
— Слово предоставляется товарищу Зырянову.
— Скажи, пожалуйста, Григорий Иванович, ты подсчитал, сколько легких лодок потребуется для нашего груза? — спросил Зырянов.
— Нет, — сказал Кулаков.
— Надо с этого начать. Деловой разговор требует счета. Я строю сорок пять лодок. На них надо посадить девяносто человек за рулем и с шестом. Это грандиозная экспедиция. Пятьдесят лошадей потянут весь флот, а через перекаты и тремя лошадьми едва вытянем одну лодку… Товарищ Кулаков предлагает построить пять тысяч берестянок, а директор Затона говорит, что вот тогда мы не потеряем год… А сколько тогда мы потеряем, товарищ Бездородов? Или ты дашь мне пиломатериал или бересту на пять тысяч лодок? Колхоз даст мне пять тысяч лошадей и десять тысяч гребцов?
— Это ты нас забавляешь, товарищ Зырянов, — сказал председатель колхоза. — А вот когда ты наше добро утопишь, тогда мы все будем плакать. Товарищ Кулаков отдал вам сахар. Мы уже варенье не сварим, и мы будем чай пить без сахару целый весь год. А ты этим сахаром Полную засластишь.
Тогда он им рассказал про знаменитую проводку плота в сухое лето 1918 года. Это была единственная проводка в то лето. Все лоцманы Выми отказались проводить плоты, хотя купцы предлагали самую высокую плату. Упустить такие деньги показалось Игнатию Зырянову жалко, даже немыслимо. В том сухом году было очень голодно.
Игнатий покричал Васю, младшего сынишку, и велел идти за ним. Вася неохотно бросил игру с товарищами — ему было двенадцать лет. Отец вышел на высокий берег над усохшей Вымью и велел:
«Гляди: можно провести?..»
Вася поглядел и сказал:
«Можно!»
Отец сказал:
«Ты поведешь».
— Не понимаю, какое отношение это имеет к делу, — нервно сказал Демидов.
Зырянов продолжал, не обратив внимания.
Вася понял, что отец испытывает его, пугает. Он еще раз поглядел на захилевшую реку и сказал хвастливо:
«Я бы провел!»
«А потеряешь плот — убью», — сказал отец.
Вася удивился и не поверил в такое счастье. Спросил:
«А ты пустишь меня лоцманить?.. А ну, побожись!»
«Пущу. Вот те крест».
Вася посмотрел по течению вверх, будто бы не думая, словно без всякой мысли, — и сверху, от самых верховьев, от перевала, где у них с отцом зимой заготовлен лес, заковыляла чахлая река под его плотом, перед его воображением вся, как она есть сегодня, — как будто и не весенняя: с ощеренными берегами, оскалившая перекаты.
А Вася стоял на плоту — не на берегу — и лоцманил, чуя под каждым бревном каждую струйку, пока не добежали до Вымьваиля, и мимо села побежали вниз, вниз — до лесозавода. Вымь пронеслась под плотом стремглав. Вася радостно вздохнул и сказал в третий раз:
«Проведу!»
А Игнатий знал верно: если Вася скажет — можно провести. Уже пробовал сына, испытал на разных тяжелых перекатах. Но надо, чтобы доверили хозяева. Он представил сына еще весной в сплавных конторах и лесорубческих артелях как самостоятельного лоцмана и просил для сына покровительства у купцов — хозяев сплава и леса.
Весной Игнатий спрашивал у хозяев, где заготовлять сено, где будет делянка для заготовки леса зимой, и сколько готовить плотов, и какие будут условия на будущий год лесорубам, а также и лоцманам — Игнатию и Васе.
Хозяева прежде не замечали мальчика и снисходительно взирали только на отца-лоцмана.
Игнатий же Зырянов, лоцман, вежливо мял в руках собачью шапку и, сутуля огромные овчинные плечи, убавлял высокий рост из почтения к приемщикам леса и счетоводам, покорно склонив умную голову, глядел исподлобья на хозяев, как бы снизу вверх, якобы несмело.
Эти могущественные люди благосклонно усмотрели нынче маленького голодного лоцманенка. Вася усердно сжился под всесильным взором. Так, хорошо! Мальчишке пошел тринадцатый год?.. Способен, способен к ученью. Его надлежало учить: разумению своей зависимости от хозяев, почитанию хозяев, послушанию хозяевам.
А хозяевами лоцмана и лесоруба являлись и счетовод и приемщик леса. Они строго побеседовали с мальчиком, испытывали его повадку. Время было неспокойное, нехорошее для хозяев.
Вася подолгу выстаивал перед ними, уронив будто бы бессильные руки, вежливо отвернув ладони назад, — как взрослый лесоруб, как отец. Он еще раньше усвоил вежливое выражение боязни бедного и зависимого перед богатым и сильным.
