Лоцман кембрийского моря - страница 175
На первой лодке Василий и Сережа яростно работали шестами в перекате, не слыша разрушительного боя вод за громовыми усилиями своей крови. Донные камни грызли бока и днище лодки. Но она прошла.
Ее привязали у берега. Упряжной крюк сняли, отвели лошадей вниз и зацепили четвертую лодку. Лошади отдыхали. Сто человек перекричали реку. Василий уже повел вторую лодку через перекат.
Глава 14
ПЕРЕКАТЫ, ПОЛУБОТИНКИ, ФУРУНКУЛЫ
Проводка через первый перекат заняла весь день. Дальше лошадки продвинулись на пятьсот метров по сравнительно спокойной воде. Василий лежал на ящиках и добровольно переносил незначительную, но утомляющую операцию на лице, на шее и на руках, производимую комарами.
В накомарнике нельзя лежать. Он снял накомарник, чтобы полежать, и немедленно начал обдумывать и перебирать в памяти восемьдесят структур, открытых в прошлом году на Полной и на Эргежее. Он сравнивал и выбирал, на какую из них истратить единственный заряд.
Он подумал об опыте первой проводки каравана: если перепрягать на всех больших перекатах, то караван придет на урочище Повешенного Зайца, может быть, к зиме.
Он думал, думал, возбужденный мышечным переутомлением, комариными укусами и грозными трудностями впереди. Он должен бурить в абсолютно идеальных условиях с точки зрения науки и практики нефтепоисков так, чтобы он сам не мог бы придраться к своему выбору ни с какой стороны — то есть в том случае, если скважина не даст нефти?.. Нет, это чепуха! Он должен бурить в таких условиях, где скважина непременно даст нефть, случайности не должно быть.
Василий распорядился на «сухом» перекате не перепрягать всех лошадей. В лодку впрягли только четверку цугом.
— Десять человек свяжутся веревкой. Будете толкать!
Все ждали молча. Москвичи, пожалуй, не поняли.
— Всем разбиться на десятки, помогать лошадям. Кто войдет в первую десятку?
— Босиком войти в реку, которая течет по вечной мерзлоте? — сказал магнитчик. — Мне еще жизнь не надоела.
— Кому жизнь надоела, подними руку! — закричал Зырянов. Он вспомнил, как смеялся Ваня первый раз в жизни… — Видите? Никому жизнь не надоела! Никто не идет за смертью — все идут за жизнью! Против смерти, которой угрожают нам империалисты!.. Коммунисты и комсомольцы, встаньте!
Не десять, а двадцать человек поднялись с камней и лесин. Другие поглядели на них, и, сообразив, в чем дело, с колебанием, глядя друг на друга, стали подниматься все.
И десять человек связались одной веревкой и подталкивали лодку. Затем вторую, третью. Когда люди выбились из сил, другие десять сменили их.
Москвичи вылезли из лодок в своих городских ботинках и тоже усердно подталкивали, помогая колхозникам. Василий не препятствовал им сбивать обувь. Он надеялся, что грузы Меншикова скоро догонят. А пока что все-таки за счет полуботинок ускорялось движение вперед.
Но он забыл думать о полуботинках, когда лошади стали терять подковы. На пятый день пути все лошади расковались. Вот этой катастрофы он боялся! Без подков они не могли пройти с грузом ни одного километра по гальке и осыпям. Они не могли даже вернуться благополучно в Черендей. Во всяком случае, нельзя было отсылать лошадей за подковами и потерять еще десять — двенадцать дней: это значило прекратить экспедицию, так как шел июль.
Василий велел обуть лошадей в брезентовые рукавицы, по две рукавички на копыто. А в чем будут работать люди?.. А если упустим лето? Брезентовые рукавицы тогда не помогут людям работать.
Весь жаркий якутский день пахали ледяную реку. В полдень и вечером пили кипяток с сахаром, с хлебом; этим обедали и ужинали. Континентальные ночи на вечной мерзлоте проводили в мокрой одежде, и поголовно все заболели фурункулезом. Зараза быстро распространялась по лицу, изъеденному комарами, по всему телу под неснимаемой одеждой, до ног и до пальцев на руках.
Комары неистово впивались в зудящие нарывы. Но руки были неотрывно заняты. Ни одна рука не поднималась для самозащиты. Теодолитчики угрожали, что они сойдут с ума, и Василий впрямь испугался: не выполнили бы они свою угрозу.
Сережа Луков отирал брызги с лица и под видом брызг отер слезы.
Василий нехотя обошел стоянку, прислушиваясь к судорожному храпу. Люди поели хлеба с чаем и немедленно уснули тут же, у костра. Сережа Луков тихо и настойчиво ругался, обращаясь к своим чирьям. Он пытался так устроиться, чтобы лежать не на правом боку, и не на левом, и не на груди, но и не на спине.
— Ну, что ты ревешь? — сказал колхозник жене.
А она продолжала тонко плакать. Она не отпустила его одного из дому и была единственной женщиной в экспедиции, кроме Лидии. Всю дорогу она храбро помогала наравне с мужчинами.
— Пропадем!.. Детей жалко!
— А ты думала как? — тихо сказал муж. — На сенокос поехала погулять? И пропадем.
Жена зарыдала.
— Ну, что ты орешь? Замолчи! Людям спать надо, а ты орешь. Не одна пропадешь, все пропадем. Зачем привязалась? Со мной да со мной!.. Тебе и не надо было, тебя ведь не звали. Такое дело, видишь, все равно как на войне. Могла еще пожить… А меня позвали. Вот я и пошел. Значит, без меня не справятся… Ты поменьше работай, тебя ведь не считают. Я один слажу. Сиди, комаров отмахивай. Возможно, и не пропадешь.
— Все от себя руки отрывают, а мне комаров отмахивать! Ну тебя! — сказала жена и перестала плакать.
Разговор прекратился. Василий побрел, закрывая глаза, мечтая повалиться на первом свободном местечке у костра.
Утром у бурильщиков затонула одна лодка на пороге. Пришлось разгрузить ее под водой, все разложить на берегу для просушки и чинить лодку. У нее в боку не хватало куска доски длиной в полметра.
