Лоцман кембрийского моря - страница 92
Молодые, здоровые люди спали крепчайшим сном, несмотря на холод. Назойливый, неумолкающий гудок разбудил их, но не заставил подняться. Савватей Иванович зычно сказал:
— Что, на Лену заехали спать?
Люди вышли дрожащие и почти обрадовались ожидавшему их жестокому труду.
А к вечеру они радовались отсыревшим одеялам и переживали блаженство отдыха у костров. Люди нарочно развлекались, обыгрывали свои неприятности и высмеивали друг друга и себя двусмысленными, намекающими прибаутками.
— Ты за что попал сюда?
— Однажды шел я по ограде, вижу — курица каркает. Подумал, что яйца свежие. Зашел и взял да продал. А яйца оказались засижены — меня за это в лямку. А тебя за что?
— У начальника дом сгорел, а я спину грел.
Бечева обросла лямками. Каждый бурлак навязал из тряпки мягкую лямку для себя и находил свое место среди сотен, а «кукушек», влезших в чужую лямку, изгоняли с трезвоном пестрых слов.
Идти в лямке даже удобно было.
Лидия подняла лицо и опустила руки. Широкая петля стянула плечи, прижала руки к телу. Тело само нашло для себя наивыгоднейшее положение в этой работе на ходу, и оно оказалось именно такое, как представлено на картине у Репина.
Руки оказались совершенно ненужными. Лидия перестала заботиться о них. Они повисли, брошенные, и… уставали тоже. А грудь уставала очень. Грудь и плечи. Петля стягивала плечи с каждой минутой все туже. Лямка работала мягкими клещами, но скоро тряпичные клещи стали твердыми, железными.
Медленно раздавливаемые мышцы на плечах болели ужасно. Начинали ныть кости. Но еще не от боли, а от испуга — забилось сердце. Лидия почувствовала себя живым орешком, попавшим в омертвляющее объятие… Однако клещи были в ее руках.
Она могла сделать то, что не может сделать орех: в любую минуту выйти из клещей. И свободно дышать полной грудью. Значит, она не была орехом и ей не грозил крах.
Верхушки легких задыхались, лямка не впускала в них воздух. Только нижние ребра чуть-чуть раздвигались. Ну выйди же из клещей, выйди! Почему ты не выходишь? Чего же ждешь?..
Не надо наваливаться всей тяжестью в лямку. На секунду остановись — и сними. Ты не задержишь цепь. Они не осудят тебя. Другие женщины тянут не так, как ты!.. Нет, это неправда.
И я перестану быть шишкой.
И не надо!.. Почему я не выйду из лямки?.. Сама не знаю.
Позднее, после обеда, во время отдыха, Лидия думала: «Почему я не освободилась из лямки?» И, отдышавшись, ответила себе: «Потому что в лямке я наиболее свободна. Я вовсе не покорилась лямке. Совсем наоборот: я ее выбрала. Лямкой я отвоевываю мою свободу у якутской зимы, которая хочет приковать меня. И — отвоевываю мою личную независимость среди четырехсот…»
После обеда Таня поплакалась:
— Миленькая Лида, ты тоже задыхаешься в лямке?.. Или надо ее как-то иначе надевать! Я не знаю, как ее надевать!.. Да, тебе легче — ты впереди!..
— Я не знаю, Танюра, может быть, впереди мне легче…
— Нет, ты скажи: разве возможно повеситься не с падения, а с ходу? Не отрываясь от земли, а наоборот — упираясь ногами в землю?.. Ах, если бы эта петля отрывала от земли — сразу масса воздуха ворвалась бы в легкие и я способна была бы взлететь! — Таня уже смеялась и болтала вздор.
После обеда это показалось смешно и Лидии.
А потом — она только подняла лицо и открыла рот, чтобы выпрямить горло и захватывать немножко больше воздуха — лучшее из всего, что она желала бы иметь во рту. И когда стало невмочь, она попыталась поднять руки.
Руки, так свободно отдыхавшие, оказались тяжелые и вялые, совсем без мышц. Но Лидия не удивилась. У нее не оставалось самого незначительного свободного излишка сознания, необходимого для того, чтобы удивляться. Она только огорчилась и подняла ноющие руки, как мешки с теплой водой, и слабо схватилась за петлю, выжимающую из нее последние капли воздуха.
Ее уши слышали звенящий стук. Это кровь билась где-то. Лидия ощущала свое распухшее лицо и смутно подумала, что не узнала бы себя в зеркале. Но это было обманчивое ощущение от прилива крови.
Кружилась голова. Перед глазами колебался берег и плыл не вперед, не назад, а венчанием — вкруговую, — и казалось, что заколдованный омут закружил ей голову, хотелось упасть в него, — ах, как хотелось упасть! Но лямка держала.
— «Вспотели, выбились из сил… Потаща, ноги задрожат, да и падут в лямке среди пути ниц лицом, что пьяные…» — вдруг сказал Савва за ее спиной.
Без лямки она могла бы упасть. Она упала бы непременно, потому что захотела этого и решила не противиться больше. Но лямка с бесчувственной неумолимостью поддерживала ее, и Лидия возненавидела изношенную, серую, мертвую тряпку, которая держала в эту минуту всю ее жизнь на ногах.
И опять гулкий шепот за ее спиной:
— «Вспотели, выбились из сил… Потаща, ноги задрожат, да и падут в лямке среди пути ниц лицом, что пьяные…» — Господи, откуда же это у него?..
— «Озябше, встав, еще попойдут столько же и паки упадут…»
Она не сознавала, что продолжает тянуть. Она и не тянула — а тянулась к белой земле, к снежно-пушистой купальной простыне. Она падала. Но лямка оттягивала ее кверху, назад. Назад! Со страшной силой, безусловно превышающей силы Лидии и вес большого тела. Поэтому она упиралась ногами в гальку и не только всею своею тяжестью, но — главное — всеми силами души сопротивлялась и не покорялась лямке, а физических сил уже не было.
Глава 30
УДАЛЫЙ ДУМАЕТ НЕДОЛГО
За восемь часов они проходили едва пятнадцать километров. Шуга очень тормозила ход судов и становилась тяжелее с каждым днем. У берега появилась полоска льда и быстро расширилась.
