Надежда - страница 66

Разговор с Петухом продемонстрировал Кларенсу его собственное бессилие. Ведь он, репортер и честный человек, знал, что О’Лири — бандит, и еще множество людей знали об этом, и тем не менее гангстер свободно появляется в общественных местах и — более того — держит себя там полным хозяином.

Значит, бандиты могли бы, например, прийти к нему в дом, убить его, убить его жену и дочь, и ни у кого не было бы сил бороться с ними.

От этой мысли Кларенсу стало жарко. Он остановился и ослабил галстук. Выходит, что он всё это время жил в полной беспечности только потому, что бандитам не было до него никакого дела, как муравей, который, переползая дорожку, воображает, что он сильнее всех, и не знает, что в конце ее показался мальчик, готовящийся раздавить его.

Он поднял голову и огляделся. Улица была такой же, как две недели назад, до того как Докси направил его в порт. Так же катились по рельсам трамваи, облепленные щитами рекламы, мальчишка-газетчик на углу оглушительным голосом выкрикивал названия сенсационных статей, и разноликой массой шли прохожие, не слыша и не замечая этих выкриков. И неяркое осеннее солнце также освещало серый зернистый бетон зданий и пыльную листву тощих акаций в сквере.

Улица была такой же и не такой. Исчезло ощущение устойчивости. Никто из тех, кто шел навстречу Кларенсу или обгонял его, никто из этих прохожих в беретах, мягких шляпах, осенних шерстяных платьях или легких пальто, не мог быть уверен в своей безопасности. За всем, что было сейчас в поле зрения Кларенса, за толпами прохожих, за колоннами быстро бегущих автомобилей, за высокими зданиями со множеством окон стояла огромная зловещая тень гангстера с ножом в руке.

«А что, если, — подумал Кларенс, — что, если я остановлю сейчас кого-нибудь — вот хоть эту широкую спину впереди с покатыми плечами, в сером пиджаке? Что, если я остановлю этого человека и скажу ему, что я разговаривал с бандитом, с настоящим убийцей и знаю, где его найти? Что этот человек в пиджаке сделает? Наверное, посмотрит на меня удивленно и встревоженно и посоветует обратиться к полисмену. Потом остановится и будет долго провожать меня подозрительным взглядом… А если я остановлю женщину?.. Она испугается и поспешно пойдет от меня прочь».

Кларенс принялся размышлять о том, что получилось бы, если обратиться к полисмену. Тот тоже удивленно и недоверчиво посмотрит на него и укажет на полицейское управление. Там Кларенса передадут следователю, а тот потребует доказательств. Потом начнется длинный процесс. Петух или Боер, если речь будет идти о нем, выставят свидетелей, экспертов, защитников. И все они вместе докажут, что Кларенс либо лгун, либо клеветник, либо сумасшедший. Затем суд разойдется, и бандиты, посмеиваясь, выйдут на улицу. А ночью…

Репортер знал теперь, что ни один из тех блюстителей порядка, к которым он обратился бы, не сделает самого простого и естественного — не арестует и не обезоружит О’Лири или Дзаватини. И полисмены, и сыщики, и следователи пустят это дело по каналам закона, а эти каналы были уже теперь так засорены и испорчены, что вели совсем не туда, куда надо.

Вот если бы просто собрать всех этих прохожих, среди которых, несомненно, очень много честных, работящих людей, и кинуться к особняку Дзаватини и в бар на Восьмой авеню; кинуться, взять бандитов и не дать им укрыться за спасительную процедуру судебного следствия..

Кларенсу пришло в голову, что он скатывается на позиции какого-то примитивного анархизма. Он усмехнулся своим мыслям, потом закусил губу. А что же делать на самом деле?

Он вспомнил слова Докси: «Мы все знаем, что делают бандиты в городе. Почему же мы об этом напишем? Потому что у нас нет доказательств».

От начальника отдела мысли Кларенса перекочевали к редактору — мистеру Бирну. Странное соображение поразило Кларенса, и он замедлил шаги, задумавшись.

Между Бирном и О’Лири было какое-то, с трудом улавливаемое сходство. Оно существовало, несмотря на то, что Бирн был мал ростом и как-то рафинирован во французском духе, а Петух огромен и груб; несмотря на то, что один был образован, а другой едва ли не полуграмотен; несмотря даже на то, что один был издателем огромной газеты, а другой — уголовным преступником.

Репортер напряженно размышлял, и вдруг его осенило. Сходство было в манере разговаривать. Так же, как Бирн у себя в кабинете обращался в разговоре только к Докси, так и Петух, узнав всё, что ему нужно было, стал говорить только с хозяином притона. Бирн так же, как и О’Лири, чувствовал себя оскорбленным, когда репортер осмеливался о чем-то спрашивать его. Чертой, которая объединяла главного редактора «Независимой» и гангстера, была наглая уверенность, что они являются хозяевами жизни. И тот и другой знали, что сила на их стороне, и это избавляло их от необходимости считаться с другими. Разница состояла лишь в том, что у одного наглость была замаскированной, а у другого откровенной.

Это не могло быть врожденным свойством характера. Это было воспитано в этих людях их положением.

«Теперь я, кажется, двигаюсь к философии „красных“, — сказал Кларенс себе. — Не слишком ли много за один день?»

Ему стало стыдно своего бездействия. После смерти Бенсона прошло уже пять дней, а он не сделал еще ничего. Завещание грузчика лежало у него в столе, судьба Розиты Каталони была еще неизвестна, и в порту сотни грузчиков продолжали работать на банду негодяев.

Будет он или не будет продолжать борьбу?

Но Кларенс не успел ответить самому себе. В репродукторе над его головой прозвучал сигнал проверки времени.