Туарег - страница 32
Таким же способом он покончил и с огромным гепардом, дравшим его коз, – сильным, кровожадным и хитрым зверем, который будто заранее чуял опасность, или же ему потворствовал злой дух: он всегда нападал, когда со стадом находился безоружный пастух, и исчезал, точно провалившись сквозь землю, при появлении Гаселя с винтовкой. Поэтому он три дня пролежал, зарывшись в землю еще до того, как старший из его сыновей пригнал стадо, терпеливо дожидаясь, когда зверь надумает объявиться.
Он видел, как тот подбирается, переползая от куста к кусту, плотно прижавшись к земле и двигаясь так бесшумно, что даже самый маленький козленок не заметил его присутствия, и, только когда зверь приготовился сделать решающий прыжок, сразил его выстрелом в голову, прежде чем тот опустил лапы на землю. Шкура этого гепарда была предметом его гордости, вызывала восхищение у любого, кому только довелось побывать в его хайме, а благодаря способу, которым он его убил, Гасель на всю пустыню прославился как Охотник.
Все четверо выступили в поход одновременно – каждый со своей стороны горизонта. Им было приказано в полночь всем вместе подойти к туарегу, покончить с ним, если не будет иного выхода, и отправиться обратно, чтобы вернуться с рассветом.
Старший сержант Малик эль-Хайдери никому не позволил занять его место и еще до того, как москиты начали просыпаться, пошел по следам, оставленным беглецом на краю себхи, углубился в нее с винтовкой через плечо, по-прежнему убежденный в том, что этот оборванец «Сын Ветра» уже удрал.
Когда он успел это проделать или где в данный момент находился, ему было неизвестно, и сержант спрашивал себя, как туарег сможет выбраться из бескрайнего эрга пешком и без воды, если ближайший колодец находится дальше чем за сто километров, уже в районе предгорий Сиди-эль-Мадья.
«Когда-нибудь найдут его труп, высушенный солнцем, если до этого его не обнаружат гиены и шакалы», – сказал он себе, однако в глубине души не был в этом уверен, потому что Гасель признался ему, что два раза побывал в «пустой земле», и он был уверен, что тот не лгал. Для туарега сто километров эрга, возможно, не представляли собой непреодолимую преграду, хотя беглец не учитывал того факта, что если он не обнаружит его на солончаке, то будет ждать его у колодца.
Для старшего сержанта эта охота превратилась в личное дело, в котором им двигало нечто большее, нежели желание справиться с ситуацией своими силами, без вмешательства начальства. Туарег посмеялся над ним в оазисе, перерезал горло капитану у него под носом, водил его, как недоумка, туда-сюда по пустыне и, наконец, продержал пять дней в ожидании неизвестно чего.
Его подчиненные шептались у него за спиной, и ему было об этом известно. По возвращении в Адорас они станут говорить, что, мол, нашего грозного старшего сержанта обвел вокруг пальца неграмотный туарег. Попробуй тогда справиться с личным составом. Не один и не два пустятся в бега через пустыню, рассудив, что раз можно убить капитана и безнаказанно скрыться, значит, можно прикончить и сержанта и смыться. Если исходить из этого основания, его жизнь уже не будет стоить и горстки фиников.
На закате лейтенант Разман приказал отъехать вглубь равнины, подальше от назойливых москитов. Пока его подчиненные снимали брезент, который служил им укрытием, он бросил последний взгляд на капрала, твердой походкой удалявшегося к центру солончака, и вновь навел бинокль на точку, не дававшую ему покоя.
Солдаты, оставшиеся с ним, не проронили ни слова, убежденные в том, что бесполезно в очередной раз спрашивать, не сдвинулся ли туарег с места. Ясно же, что мертвые не имеют обыкновения двигаться, а ни у кого из них не оставалось на сей счет ни малейших сомнений. «Сын Ветра» мужественно позволил солнцу себя сжечь. Со временем его тело покроется солью, превратится в мумию, лежащую рядом с его верблюдом, так что, возможно, однажды, через сотни лет, кто-нибудь обнаружит его нетленным и будет недоумевать, по какой такой странной причине человек забрался так далеко, чтобы умереть.
Лейтенант Разман улыбнулся про себя, подумав о том, что он бы мог превратиться в символ духа туарегов для будущих столетий, когда их род навсегда исчезнет с лица земли. Гордый имохар, бесстрастно ожидающий смерти в тени своего мехари, загнанный врагами и убежденный в том, что умереть таким образом намного благороднее и достойнее, чем сдаться и сесть в тюрьму.
«Он превратится в легенду, – думал он. – Легенду вроде Омара Муктара или Хамоду… Легенду, которой будут гордиться люди его расы и которая будет напоминать им о том, что когда-то все имохаги были такими».
Голос одного из солдат вернул его к действительности:
– Когда скажете, лейтенант…
Он бросил последний взгляд на солончак, завел мотор, и они в очередной раз покинули москитный район, чтобы разбить лагерь там, где они разбивали его каждый вечер.
Пока один из солдат начал готовить скудный ужин на небольшом примусе, он включил радио и связался с базой.
Суад отозвалась почти сразу.
– Ты схватил его? – нетерпеливо спросила она.
– Нет. Пока нет.
Воцарилось долгое молчание, и наконец она откровенно сказала:
– Я бы солгала, сказав тебе, что сожалею об этом… Вернешься завтра?
– Что еще остается? У нас кончается вода.
– Береги себя!
– Что нового в лагере?
– Вчера вечером у нас были роды… Самочка.
– Вот здорово. До завтра!
Он отключился и несколько секунд сидел с микрофоном в руке, задумчиво уставившись на равнину, которая начала покрываться серым одеялом. Родилась верблюдица, он гоняется за беглым туарегом… Что ни говори, а все-таки необыкновенно бурная неделя выдалась на сторожевом посту в Тидикене, где месяцами совсем ничего не происходит.
