Туарег - страница 54

Однако имохаги отстаивали право своих женщин на то, чтобы заниматься сексом, одеваться, как им хочется, или иметь право голоса в семейных вопросах, с давних времен распространения мусульманства, когда религиозный фанатизм проявлялся более жестко и требовательно.

Это был народ, который с тех пор, как появился на Земле, умел брать для себя самое лучшее из того, что ему предлагали, отвергая все, что стесняло его свободу и его характер. Даже зная, что с ними нет никакого сладу, Абдуль эль-Кебир был бы горд и счастлив стать их лидером.

Туареги сумели бы принять и понять то, что он пытался предложить, никогда бы его не предали и не позволили другим его предать, потому что когда люди их племени клялись повиноваться аменокалю, то повиновались до последнего издыхания.

А вот жители побережья, которые превозносили его до небес, когда он изгнал французов, впервые дав им родину и основание гордиться собой, не сумели выполнить клятву верности и забились как можно глубже в свои убогие хижины, едва почуяв опасность.

– Что значит быть социалистом? – спросил его Гасель в первый вечер, когда они еще испытывали желание разговаривать и ехали рядом на раскачивающихся верблюдах.

– Стремиться к тому, чтобы справедливость была одинаковой для всех.

– Ты социалист?

– Более или менее.

– Ты считаешь, что все – и имохаги, и слуги – равны?

– Перед законом? Да.

– Я говорю не о законе. Я говорю о том, полностью ли мы, слуги и хозяева, равны.

– В каком-то роде… – Абдуль хотел выяснить, куда тот клонит, чтобы не попасть впросак. – Вы, туареги, единственные люди на земле, которые все еще держат рабов и не стыдятся этого. Это несправедливо.

– У меня нет рабов. У меня есть слуги.

– Неужели? А как ты поступаешь, если кто-то убегает и больше не хочет работать на тебя?

– Я его разыскиваю, наказываю плетьми и возвращаю обратно. Он родился в моем доме, я давал ему воду, пищу и защиту, когда он не мог о себе позаботиться. Какое он имеет право забыть об этом и уйти, когда я стал ему не нужен?

– Право на собственную свободу. Ты бы согласился стать чьим-то слугой на том основании, что он кормил тебя, когда ты был ребенком? До какого времени ты должен выплачивать этот долг?

– Ко мне это не относится. Я родился имохагом. Они родились акли.

– А кто так распределил, что имохаг выше акли?

– Аллах. Если бы это было не так, он не сделал бы их трусливыми, вороватыми и услужливыми. И не сделал бы нас смелыми, честными и гордыми.

– Черт побери! – воскликнул Абдуль. – Из тебя бы вышел самый что ни на есть фанатичный фашист…

– А кто такой фашист?

– Тот, кто провозглашает свой род наивысшим из всех.

– В таком случае я фашист.

– Ты и правда фашист, – убежденно сказал Абдуль. – Хотя я уверен в том, что если бы ты знал, что это на самом деле значит, то отказался бы от этого.

– Почему?

– Ну так просто это не объяснишь, трясясь на верблюде, который смахивает на пьяницу… Давай лучше оставим до другого случая.

Но этот другой случай так и не представился, и у Абдуля появилась уверенность, что вероятность того, что он представится, уменьшается с каждым днем, поскольку их изматывали усталость, жара и жажда, и даже чтобы просто выговорить какое-то слово – требовалось сверхчеловеческое усилие.

Когда Гасель наконец совсем проснулся, он свернул лагерь и в очередной раз уложил вещи, погрузив их на трех верблюдов.

Кивком головы он показал на четвертого:

– Нам придется зарезать его сегодня вечером.

– Он привлечет грифов, а грифы привлекут самолеты. Те выйдут на наш след.

– Грифы не рискуют залетать в «пустую землю»… – Гасель взял небольшой оловянный ковшик, налил в него воды и передал Абдулю: – Воздух слишком горячий.

Тот с жадностью выпил и снова протянул черпак, но туарег уже плотно закрыл гербу:

– Больше нет.

– Это все? – изумился Абдуль. – Я даже не смочил горло.

Гасель опять показал на верблюда:

– Сегодня вечером попьешь его крови. И поешь мяса. Завтра начинается Рамадан.

– Рамадан? – удивленно переспросил Абдуль. – Ты считаешь, что мы в состоянии соблюдать пост в подобном положении?

Он мог бы поклясться, что туарег улыбнулся.

– Кто же лучше нас смог бы соблюсти его в настоящий момент? – поинтересовался тот. – И разве есть лучшее применение нашим страданиям?

Животные встали на ноги, и Гасель протянул руку Абдулю, чтобы помочь ему подняться.

– Идем! – подбодрил он. – Нам предстоит длинный путь.

– Сколько дней продлится это мучение?

Гасель уверенно ответил:

– Я этого не знаю. Клянусь тебе, что не знаю. Помолимся о том, чтобы Аллах сделал его как можно короче, но даже он не в силах уменьшить пустыню. Такой он ее создал, такой она и останется.

Старший сержант Малик эль-Хайдери твердо заявил в очередной раз:

– Никто не зачерпнет воды ни из этого колодца, ни из любого другого в пятистах километрах вокруг до тех пор, пока я не выясню, где прячется семья Гаселя Сайяха.

Старик бессильно пожал плечами:

– Они уехали. Подняли лагерь и уехали. Откуда нам знать куда?

– Вам, туарегам, известно все, что творится в пустыне. Верблюд ли подохнет, коза ли заболеет – слух тут же передадут из уст в уста. Не знаю уж, как вы это делаете, но это так. Ты считаешь меня дураком, если собираешься заставить меня поверить, что целая семья со своими хаймами, скотом, детьми и рабами может перебраться из одного места в другое так, что никто этого не заметил.

– Они уехали.

– Куда?

– Я этого не знаю.

– Тебе придется разузнать, если хочешь воды.