Дом, в котором… - страница 219

– Если вы предложите чью-либо кандидатуру, мы обязательно ее обсудим.

– Боже упаси! – пискнула Овца. – Мне бы такое и в голову не пришло!

– Но в основном имелись в виду, конечно, парни? – нетерпеливо уточнила Душенька.

– Да. Так называемые вожаки.

Ящер схватился за голову.

– Предлагаю обсудить Сфинкса из четвертой, – сказала Душенька. – Авторитетный, пользуется влиянием и, несомненно, омерзительная личность. Можно сказать, извращенец.

– Среди моих питомцев нестабильных личностей нет, – гордо провозгласил Гомер. – Я предлагаю исключить первую группу из обсуждения.

– Это… – Акула сделал вид, что колеблется, – это против правил, но поскольку первая действительно образцовая группа, для них можно сделать исключение. Предложение принимается. Что же касается Сфинкса…

– Он не из вожаков, – тихо подсказала Крестная. – Его кандидатуру мы обсуждать не будем.

– Действительно, – немедленно согласился Акула. – Не самая влиятельная личность, не будем тратить время попусту. Второе предложение отклоняется.

Душенька надулась.

– Мы обсуждаем сейчас не кандидатуры, а само предложение, – утешила ее Крестная. – Итак, двое – за, один – против…

– Категорически против, – уточнил Ящер.

– Двое воздержавшихся, – продолжила Крестная, даже не взглянув на Овцу и Шерифа. И один… – она сделала паузу.

– Против, – сказал Ральф.

Крестная удовлетворенно кивнула, словно ждала от него именно этого, сделала паузу, давая Ральфу возможность высказаться, которой он не воспользовался, и продолжила:

– Двое – за, двое – против, двое – воздержались. Я, естественно – за, а наш уважаемый директор…

Она повернулась к Акуле, и тут Ральф понял, что с него хватит. Он устал смотреть на Крестную, устал ее слушать, и дальнейшее участие в поставленном ею спектакле его не прельщало.

– Простите, – сказал он, вставая, – Но у меня еще много дел.

Выражение лица Акулы не сулило ничего хорошего.

– Как это понимать? – спросил он. – Что за дела такие, из-за которых ты готов уйти с важного собрания?

– Дела? – Ральф остановился в дверях. – О, это очень важные и неотложные дела. Надо составить и отпечатать в двух экземплярах заявление об уходе, собрать вещи, немного прибрать кабинет, он удивительно быстро зарастает пылью, сдать белье в прачечную и несколько книг в библиотеку…

– Господи! – ахнул Ящер. – Только этого нам не хватало!

– Стоп! – сказал Акула. – Я не подпишу твое заявление.

– Не подписывай, – пожал плечами Ральф. – Мне, по правде сказать, все равно, будет там стоять твоя подпись или нет.

– Вы не хотите даже дождаться конца собрания? – удивилась Крестная. – Узнать, кого мы выберем? Неужели вас не волнует участь ваших подопечных? Вы ведете себя, как ребенок.

Ральф улыбнулся.

– Именно уверенность в том, что речь пойдет о моих подопечных, не позволяет мне участвовать в вашем балагане. Как воспитатель, я несу ответственность за каждого в моих группах. Если кто-то решает их судьбу, не считаясь с моим мнением, я могу только попрощаться. Делать мне здесь совершенно нечего.

Крестная скривила губы.

– Как легко вы отказываетесь от своей должности. Как спешите переложить ответственность на других. Меня это поражает.

– Вы не поверите, – Ральф мельком взглянул на застывшего в оцепенении Акулу. – Не поверите, до какой степени это поражает меня самого.

Он прибрал в кабинете, принял душ и собрал вещи в черную спортивную сумку. Отпечатал на старой машинке заявление об уходе, подписал его и оставил на столе. С удивлением поймал себя на том, что насвистывает. Неужели действительно все? Неужели я сейчас уеду отсюда навсегда? Просто возьму и уеду? Учитывая планы Акулы и Крестной, в этом была определенного рода справедливость. Ему не дали толком проститься с этим местом, прочувствовать свой уход, как не дадут этого сделать им. Ощущая себя необыкновенно легким и опустошенным, он покинул кабинет, не потрудившись запереть его. Там не оставалось ничего, что имело бы смысл прятать.

Кивнув дежурному Логу (без сомнения, отметившему сумку), Ральф пересек коридор второго этажа и поднялся на третий.

Буфет работал до восьми. Здесь было уютно и тихо, особенно в вечерние часы. Круглые столики – на каждом корзинка для хлеба, огромные деревянные держатели для салфеток и забавные солонки в виде мышей. На окнах ситцевые занавески в цветочек. Возле окошка раздачи вывешивалось меню, написанное аккуратным ученическим почерком.

Ральф взял две порции пирога с мясом, чай и сел за угловой столик.

Он ел, поглядывая на висящую на стене фотографию в прихотливо разрисованной рамке. Таких фотографий в буфете висело шесть, и все они могли вызывать лишь недоумение. Обычные улицы. Ни людей, ни собак, ни одно из попавших в кадр зданий не назовешь красивым, и совершенно непонятно, зачем эти безликие картинки понадобилось увеличивать, вставлять в рамку и вешать на стены, которые они определенно не украшали.

Ральф рассматривал ближайшую из фотографий, думая о том, что с его уходом и она, и все остальные окончательно превратятся в загадку, потому что после его ухода никто уже не будет знать, что снимки эти сделаны Летунами. Просто Наружность. Они снимали ее как попало, важен был сам факт, приносили свои трофеи в Дом, увеличивали, вставляли в рамки, под стекло, и развешивали в безоконной Комнате Ужасов на первом этаже. Комната Ужасов для того и существовала, чтобы выводить из равновесия. Дети Дома любили страшилки. В ужасохранилище имелись и другие экспонаты, но фотографии Наружности являлись бесспорным гвоздем экспозиции.