Дом, в котором… - страница 271

– Ты руку не сломал? – спрашиваю я.

– Не знаю.

– А лед у тебя в холодильнике есть?

Слепой встает и шаркает к холодильнику. Щелкает выключателем. Лампа в зеленом абажуре заключает стол в круг света, и сразу оказывается, что уже совсем темно. Чашки, как ни странно, уцелели, но дождевая лужица разлилась по всем направлениям и перестала быть лужицей; теперь клеенку испещряют тонкие грязные полосы.

Я тянусь к своей чашке. Кофе тоже не расплескался. Руки почти не болят, или я этого уже не чувствую. Слепой достает из холодильника лед.

Я знаю, что время разговоров прошло, знаю, что сейчас любой мой вопрос его только взбесит, но не могу удержаться, потому что, когда мы вернемся, он опять будет изображать безмятежного Слепого, и я никогда не узнаю…

– Почему ты так упорно расспрашивал меня о цвете, Слепой? Когда мы были детьми. Ты же здесь прекрасно видишь.

– Тебя отфутболить обратно? – устало спрашивает он.

Да. Этап откровений явно миновал.

– Нет, – отвечаю я. – Пока не надо. Можно еще кофе?

Он проверяет кофеварку и включает ее. Снимает пиджак и прикладывает к руке лед, примотав его какой-то подозрительной тряпкой, похожей на кухонное полотенце. Держит эту безобразную муфточку на весу. Теперь у нас одна здоровая рука на двоих, и самые простые действия усложнились.

– Тогда не видел, – вдруг говорит Слепой. – Я бывал только в Лесу и только по ночам. И не в том виде, чтобы различать цвета. А ты что подумал? Что я виртуозно играл роль слепого малютки?

Счастливый оттого, что он соизволил ответить, я отвечаю:

– Вообще-то, если честно, то да.

Он кривится.

– Ну, конечно. Юный эмиссар Изнанки. Ты параноик, Сфинкс.

– Знаю.

Слепой кое-как разливает кофе, и мы кое-как его пьем. Зеленый абажур такой глубокий, что освещает только стол, все остальное остается в тени. Мотыльки со стуком бьются о лампу.

– Значит, Лес, находится где-то еще? Не здесь?

Он смотрит угрюмо.

– Это разновидность терапии или светская болтовня? А может, тебя совесть замучила? С каких это пор ты интересуешься Лесом?

– Не будь таким мстительным, Слепой, – прошу я. – Мне и так хреново.

Он пожимает плечами.

– Лес не здесь. Туда не попадешь вот так, запросто. Не найдешь дорогу. Он или приходит к тебе сам, или нет. Лес ни под кого не подлаживается.

Глаза Слепого все еще отсвечивают зеленым. Хотя сейчас эти отблески можно счесть отражением лампы. Я хочу спросить о сосновом запахе, но сдерживаюсь. Что-то непривычное прозвучало в голосе Слепого, когда он говорил о Лесе. Уважение? Нежность? Вот чего я сегодня еще не видел.

– А это место, значит, подлаживается? – уточняю я.

– Можно сказать и так.

– Можно ли считать реальным место, которое под кого-то подлаживается?

Слепой вздыхает.

– Что ты вообще считаешь реальным, Сфинкс? Дом?

– Да, – отвечаю, не подумав, и тут же понимаю, что попался. Причем по-дурацки. Реальность, в которой состайник оборачивается огненным ящером и сжигает тебе протезы до каркаса?

Слепой усмехается, но не пользуется возможностью ткнуть меня носом в очевидное. Вместо этого вдруг делается серьезен.

– А Русалка? – спрашивает он. – Ты спросил, чего бы хотелось ей?

Я настораживаюсь.

– Она сказала, что примет мой выбор.

– А вдруг она не может выбирать? Вдруг она вообще не из нашего мира?

– Что это значит, Слепой?

Он опять усмехается.

– Мало ли что… Но если она из другого мира, в Наружности ей места нет.

– Так не бывает, – отвечаю я, стараясь сохранять спокойствие. – Ты это выдумал прямо сейчас, на ходу.

– Ну, разумеется, – он утыкается в чашку. – Чего я только не придумаю, лишь бы тебя удержать.

Я понимаю, что по-человечески нам с ним уже не поговорить. Он так и будет меня запугивать. Допустим, я параноик, но зачем на этом так безжалостно играть?

– Прекрати, Слепой, – говорю я. – Уважай мой выбор, как я уважаю твой.

– Конечно, – он устало прикрывает глаза. – Как скажешь.

Но мне теперь уже не избавиться от ускользающего образа Русалки, которая грустно машет мне из-под толщи воды, исчезая в неведомом мире. Черт бы побрал Слепого… Есть на свете хоть что-то, что для него недопустимо?

Чуть погодя он встает и выключает свет. Мы оказываемся в кромешной темноте. Но ненадолго. Крупные звезды проступают на черном бархате ночи. Если приглядеться, они разноцветные. Я отодвигаюсь от стола и закидываю ноги на перила. Слепой облокачивается о них. Мы сидим молча и смотрим на звезды.

И все-таки уйти – как из руки
Рука, уйти – и поминай как звали.
Уйти куда? В неведомые дали…

Р. М. Рильке. Уход блудного сына

[Курильщик]

Табаки велел мне записать в дневнике, что «грядет Ночь Сказок». Мы только что вернулись из столовой, проведя в ней в общей сложности больше четырех часов. Таким вымотанным я еще никогда себя не чувствовал.

В спальне не то чтобы все было разорено, наоборот, даже чище, чем обычно, но видно, что в вещах покопались, и все сразу ринулись осматривать свои тайники. У меня никаких тайников не было, поэтому я просто выгрузился на кровать и лежал, пока остальные носились со своими пропажами. Основной пропажей стала электроплитка. Ее-то уж точно унесли. А большая часть остальных вещей, о которых подумали, что их тоже нет, потом нашлись. И хотя Лэри уверял, что у него сперли какой-то бесценный предмет, никто ему не поверил, потому что, вернувшись из столовой и проверив свою кровать, он заметно повеселел и даже выплюнул железку, которую таскал в зубах с тех пор, как узнал про обыски.