Книга Аарона - страница 53

– Значит, вы отказываетесь бежать? – наконец сказал Корчаку Борис. – И ты нам не поможешь, если он не пойдет? – сказал он мне.

Я все еще закрывал лицо руками. Теперь в дверях стояла мадам Стефа.

– Может быть, он передумает, – сказал я.

– Но ты должен идти сейчас, – сказал Борис.

– И что, просто оставить его? И остальных тоже? – спросил я.

– Аарон – не жестокий мальчик, – сказала мадам Стефа. Женщина откашлялась и повторила это снова.

– Шимайя? Про Шимайю можете мне не рассказывать, – сказал Борис. – По его вине погибли двое моих лучших друзей. Шимайя заботится только о себе. Правда, Шимайя?

Второй мальчик поднялся из-за стола и, бросив грустный взгляд, поставил стакан в раковину.

– Значит, вы поступите так, как вам говорят, – сказал он Корчаку. – И облегчите жизнь немцам.

– Джентльмены, у нас выдался трудный денек, – сказал им Корчак.

Мадам Стефа подошла и положила руку ему на плечо.

– А теперь он ревет, – сказал Борис мальчику, указывая на меня, как будто предполагал, что так и произойдет.

Я закрыл голову кулаками, будто это могло помочь.

– Евреи могут сражаться лучше всех, кого я знаю, – сказал мальчик. Он сказал, что в первые дни войны возле Млавы стоял зенитный пост, и когда все остальные разбежались под первым воздушным рейдом, только евреи остались и сбили семнадцать самолетов. – Семнадцать самолетов! – сказал он.

– Ты не уедешь? – спросил я Корчака. Он отвернулся.

– Сделай хоть раз что-нибудь полезное, – сказал мне наконец Борис.

– Искупи все, что натворил, – сказал второй мальчик.

– От меня никогда не было никакого проку, – сказал я им. – И я не искуплю ничего, что натворил.

Они оба уставились на меня.

– Я никогда не верил, что он станет помогать, – сказал Борис, указывая на Корчака. – Но я думал, что ты можешь.

Второй мальчик посмотрел на меня с ненавистью.

– Без своего человека по ту сторону у нас нет шансов, – сказал он Корчаку. – Скажи это ему.

– Он принял решение сам, – сказал Корчак.

Вши и клопы роились на моей голове и на груди. Я расчесывал их пальцами.

– Я могу подумать об этом день? – спросил я.

– У тебя нет дня, – сказал мальчик.

– Тогда – нет, – ответил я ему.

КОГДА ОНИ УШЛИ, КОРЧАК ПОДНЯЛСЯ В СВОЮ КОМНАТУ, и мадам Стефа последовала за ним. Я сидел внизу в темноте среди спящих детей, пока не почувствовал, что больше не могу, и тогда поднялся по лестнице.

Они сидели вдвоем. Он сдернул защитную бумагу с одного из окон, и простыни на кроватях отсвечивали бледным светом. Бумага была все еще у него в руке, и, когда он ее мял, несколько детей начали ворочаться.

– Что за прекрасная луна над лагерем беспомощных пилигримов, – сказал он сам себе. Я еще никогда не видел его таким печальным.

– Простите меня, – сказал я ему с другого конца комнаты.

Он кивнул.

– Ты хоть понимаешь, почему я так злюсь? – спросил он.

– Я просто хотел, чтобы вы были в безопасности, – сказал я. Но, казалось, он не слышал.

– Может, тебе что-нибудь принести? – спросила его мадам Стефа минуту спустя.

Он покачал головой.

– Присядь с нами, – сказал он, глядя на меня, и похлопал по простыне.

Я прошел мимо других кроватей и сел к нему с краю рядом с мадам Стефой, и когда он лег, мы тоже легли, хотя наши ноги оставались на полу. Мы слушали его дыхание.

– Ты знал, что я встретил мадам Стефу во время поездки в Швейцарию, когда был еще студентом? – спросил он.

Я покрутил головой, но он не мог этого видеть. Она весело хмыкнула.

– В первую нашу встречу во время долгого разговора на скамейке в парке я сказал ей, что был сыном психического больного, но когда-нибудь стану Карлом Марксом для детей, – сказал он.

– Спасибо, – сказал я ему, – за то, что позвали.

– Она была очень самоуверенная, – продолжил он.

– Я и сейчас самоуверенная, – сказала она ему.

– Она ела неспелую грушу, – сказал он, и она протянула к нему руку.

Я нащупал его колено под простыней.

– И где-то на подсознании у тебя всегда маячит вопрос, что ты будешь делать, когда они все же придут, – сказал он после того, как мы несколько минут лежали в тишине. Он притронулся к своему стакану и сигаретам, а потом уснул.

КОГДА ОН ПРОСНУЛСЯ, Я ПРОСНУЛСЯ ВМЕСТЕ С НИМ, и он приподнялся на локтях. Было еще рано. Женя стояла под окном в ночной сорочке.

– Доброе утро, – сказал он ей.

– Доброе утро, – ответила она.

– Улыбайся, – сказал он, и она последовала его совету.

Он сказал, что сегодня предпочел бы завтрак из сосисок, ветчины и булочек.

Мадам Стефа поднялась на ноги, прошла к лестничной клетке и закричала: «Мальчики! Завтрак! Поднимайтесь!» И мы слышали, как внизу зашевелились и начали сдвигать деревянные столы, и в кухне наполняли котел. Затем раздалось два свистка, и люди у передних и задних дверей прокричали: «Все евреи – на выход! Все евреи – на выход!»

Женя прижала ладонь ко рту. Мадам Стефа побежала вниз. Корчак спешно оделся, и я последовал за ним вниз, как только он засунул ноги в башмаки.

Мадам Стефа находилась в главной комнате, пытаясь успокоить детей. Она встряхнула нескольких, издававших слишком много шума. Немцы с украинцами продолжали кричать. Корчак выглянул из кухонного окна и увидел нечто, заставившее его вытянуть меня во двор через заднюю дверь вслед за ним.

Двор был заполнен толпой людей: пятью или шестью офицерами СС, шеренгой украинцев и еще двумя желтыми полицейскими. Эсэсовцы и украинцы, несмотря на жару, были одеты в длинные шинели, они потели и требовали воды. Лейкин стоял, уперев руки в бока, склонившись перед своими полицейскими. Корчак спросил у него, что происходит, и Лейкин приказал ему собрать всех. Корчак еще раз задал вопрос, и Лейкин повторил приказ.