Мягкая ткань. Книга 1. Батист - страница 22
– Что я знаю, что он знает, что я еврейка? Как-то очень сложно, мама.
– Да ничего не сложно! – закричала Марта Яковлевна. – Ничего не сложно! Очень просто. Просто помни о том, что любой человек, любой, может тебя возненавидеть. Достаточно вздора, мелочи, неосторожного слова. И все. И он сразу вспомнит, что ты ему должна. Твой народ ему должен. Любому человеку любой веры, любой национальности. Мы всем должны. Мы перед всеми в неоплатном долгу. Я не знаю, почему так, но это – так. И уж тем более – русским.
– Почему ты говоришь про русских? – осторожно спросила Мари.
– Не знаю. Я не могу тебе этого объяснить. Я смотрю на тебя, и мне страшно. Потому что ты похожа на отца, а две такие натуры обязательно должны отталкиваться, а не притягиваться. Понимаешь?
– Нет.
– Отец уехал из России, значит, ты захочешь вернуться. Отец промышленник, значит, ты будешь революционеркой. Отец желает тебе добра, семейного счастья, уюта, покоя, значит, ты будешь рваться на волю.
– Мама, – перебила Мари, – но ты же сама его боишься, ты же сама не хочешь его власти. Почему же ты мне внушаешь…
– Не вмешивайся в то, что у нас происходит с отцом. Я давно хотела тебе это сказать. Он нуждается во мне.
– Что? – расхохоталась Мари.
– Девочка, ты очень мало пока знаешь о мужчинах. Поверь.
– А ты знаешь много?
– Я знаю достаточно, чтобы жить с твоим отцом.
– Странно, мама. Странно. Ты утверждаешь, что нужна ему. То есть что он тебя любит. Но почему тогда ты его боишься? Ты же боишься? Ну вот. А я не хочу бояться! Я не хочу дрожать от того, что муж узнает, сколько и чего я купила днем. Я не хочу вздрагивать от каждого стука! При чем тут мое еврейство? Неважно, кем будет мой муж – евреем или неевреем.
– Важно. Он должен быть евреем, но христианином.
– Какой-то бред, мама!..
Это было наихудшее, что могло произойти. Они никогда так не ругались раньше.
Припомнилось все.
Припомнились недостатки, с которыми Мари не желает бороться: слишком широкие бедра при узкой талии – бросается в глаза. Припомнился случай, когда в приморском городке Ла-Боль, где они проводили время, Мари увязалась за какой-то лошадью и родители потеряли ее из вида. Найденная через час в городском парке с пьяными мужчинами, которые играли в шары, десятилетняя девочка не только не желала признавать свою вину, но и наотрез отказалась идти с родителями, пока не доиграют партию.
Ты знаешь, что я могла умереть? Я думала, я потеряла тебя навсегда! Мама, но я была ребенком, прости! Ты и сейчас такой же ребенок. Это тебе так кажется. Нет, мне не кажется, я вижу, как ведут себя нормальные люди в этом возрасте, я могу сравнивать. Ах, ты можешь сравнивать? Да, могу. Ну и как же они себя ведут? Осмысленно. Ах, осмысленно…
Припомнился неправильный выбор факультета – философский для девушки не годится. Мама, что ты понимаешь в этом? ЧТО ТЫ В ЭТОМ ПОНИМАЕШЬ? Да, гордо отвечала Марта Яковлевна, я прожила свою жизнь не так, как ты. Но я никогда не грубила матери, не смела поднять на нее голос, даже чуть-чуть возвысить, не то, что кричать, как ты, – грубо и мерзко. Мама, ну прости, я знаю, что ты хорошая, что меня любишь, но зачем, зачем ты говоришь мне все эти слова, от которых я схожу с ума, неужели нет какого-то другого способа…
Какой тебе нужен способ! Какого другого способа ты ждешь? Просто ты не веришь мне. А знаешь, почему ты мне не веришь? Потому что я для тебя не существую. Мама, да о чем ты? Я для тебя старая, разбитая, утратившая право на жизнь. Мама, я не понимаю… Ты думаешь, я не вижу, как ты относишься к нам с отцом? Мы носимся вокруг тебя, а ты хоть раз принесла мне стакан воды, когда я была больна? Если я не зайду к тебе в комнату, ты сама никогда не зайдешь, не пожелаешь спокойной ночи. Ты…
– Пожалуйста, возьми меня с собой, – сказала наконец Марта Яковлевна дрожащим от слез голосом. – Я хочу отсюда уехать, хоть на два дня. Или расскажи хотя бы, зачем тебе туда. Что ты обещала? Кому?
– Мама, я не могу.
Они заплакали обе.
У Мари так страшно разболелась голова, что разговор прекратился. Она легла, сморкаясь в огромный платок, вытирая слезы и прижав к виску стакан со льдом. Наступил вечер. Мари стало вдруг казаться, что она никуда не едет. Чужая жизнь всеми своими подробностями опутала ее, лишила сил. Она чувствовала, что не может вырваться, что обязана подчиниться этому чудовищному ощущению своего ничтожества перед лицом огромной и страшной силы – силы, которая руководила ее матерью, говорила ее словами, проникала вместе с жестким электрическим светом в голову Мари.
– Так когда ты едешь? – сухо спросила Марта Яковлевна, войдя в комнату.
Мари изумленно посмотрела на нее:
– Двадцать четвертого.
– А возвращаешься?
– Через три дня.
– Деньги возьми, ты знаешь где. Принести капли?
– Ой, мама, – сказала Мари. – Голова вдруг прошла. Сама.
Мадемуазель Катрин узнала, что Даня собирает вещи, и зашла к нему.
– Куда? – просто спросила она.
– На побережье. Хочу переплыть Ла-Манш, – просто ответил Даня.
Мадемуазель Катрин сначала села, а потом встала и принесла две рюмки бренди.
– Никогда не видел, как вы пьете бренди, – удивился Даня, – всегда что-то сладкое. Я не хочу. Я не пью.
– Выпейте со мной, молодой человек, – строго сказала мадемуазель Катрин.
– Вообще-то я тоже хочу поговорить, – согласился Даня, и они сели за стол.
Отхлебнув, мадмуазель Катрин спросила:
– Где же вы тренировались? Тут нет моря.
