Мое имя Офелия - страница 65

В мой беспокойный сон вторгается фигура в белом. Она приходит ко мне, как душа, освободившаяся от оков плоти. Но она прикасается ко мне и называет меня госпожой. Я открываю глаза, и передо мной стоит Изабель.

– Доброе утро, госпожа. Хотите поесть?

– Не хочу. – С тех пор, как я получила вести от Горацио, всякая еда у меня во рту имеет вкус пепла.

Изабель ставит поднос с едой, несмотря на мой отказ. Она ждет. Аромат свежеиспеченного, горячего хлеба пробуждает во мне голод. Поэтому я откусываю кусочек, потом второй, и вскоре съедаю его весь и суп тоже выпиваю. Меня заставляют жить, почти против моей воли.

– Вы поговорите со мной сегодня? Вы достаточно хорошо себя чувствуете? – Ее карие глаза на круглом лице полны сочувствия. – Пожалуйста, скажите мне, как вас зовут, чтобы я могла обращаться к вам по имени, – умоляет она.

– Прошу, не спрашивайте, потому что я боюсь… – Я качаю головой, и мои глаза наполняются слезами.

Изабель, озабоченно нахмурившись, гладит меня по волосам. Они до сих пор короткие и неровно острижены, напоминание о моих недавних испытаниях. Только монахиня обрезала бы волосы так коротко. Или молодая женщина, которая хочет, чтобы ее приняли за мужчину. Но Изабель не требует ответить ей, зачем я это сделала. Ее прикосновения нежны, и я смягчаюсь. Я понимаю, что мне очень хочется, чтобы меня звали по имени. Несомненно, назвать его не значит открыть свои тайны.

– Меня зовут Офелия.

– О-фе-ли-я. Звучит мило, – говорит Изабель, голосом лаская незнакомые ей слоги моего имени. – Филипп Лей! Теперь я понимаю! Как мудро с вашей стороны так замаскировать свое имя! – Она на несколько мгновений задумывается. – «Офелос» – это «помощь» по-гречески, за ней вы приехали сюда. А слово «фил» означает «любящий», вас любит Бог, – говорит она, довольная такой интерпретацией.

– Вы образованная девушка, Изабель.

– Я некоторое время училась, – признается она. – А вы свободно понимаете французский язык, правда?

Я киваю головой, не могу ее обмануть и в этом. Но Изабель больше не настаивает.

– Я не люблю учиться, – говорит она, качая головой, – но мать Эрментруда очень приветствует учебу. В нашей библиотеке много сокровищ. Когда-нибудь я вам покажу.

– Буду вам очень признательна, – отвечаю я, не сумев скрыть нетерпение.

Изабель желает мне спокойной ночи, и я опять остаюсь одна. Когда она приходит на следующий день, то приносит чистое постельное белье и одежду. Я зарываюсь лицом в ее складки, вдыхаю запах чистого воздуха.

– Спасибо, – шепчу я.

– Это работа Терезы, она очень усердно трудится в прачечной, – объясняет монахиня.

Из своего окна я видела девушку, которая медленно, прихрамывая, развешивала мокрое белье на кустах, камнях и оградах. Она работает, не ведая о моих бедах, а я смотрю на нее, и не знаю ничего о ее бедах.

– Расскажите мне, как она стала калекой? – спрашиваю я, думая о полученных мною в детстве ранах на ногах. Хоть они давно зажили, гладкие, беловатые шрамы до сих пор ноют от холода.

– Она хромая от рождения. Ее отец, будучи бедным человеком, отправил ее работать на нас, так как знал, что с таким изъяном она никогда не выйдет замуж, – говорит Изабель, будто начинает рассказ.

– Она работает, пока вы молитесь?

– Она всего лишь служанка, которая здесь зарабатывает себе на хлеб и жилье, но она молится с большим жаром, чем любая монахиня.

– Увы, от меня никакой пользы. Я не молюсь и не работаю, – говорю я, не в силах скрыть горечь. Я поднимаюсь и выглядываю в окно, вижу Терезу, которая с трудом тащит тяжелую корзину.

– Не говорите так, – мягко возражает Изабель. – Вы наша гостья. По правилам нашего ордена мы помогаем нуждающимся в помощи. Вскоре вы снова будете здоровы.

Я молча наблюдаю за Терезой. Ее дыхание в холодном воздухе превращается в пар. Внезапно она роняет корзину и падает на колени, лицом на землю. Ее тело сотрясается.

– Смотрите, она ушиблась! – кричу я.

– Нет, – хладнокровно отвечает Изабель. – Вероятнее всего, у нее опять божественное видение. Они приходят к ней, и иногда она даже теряет сознание. Тереза придет в себя без нашей помощи.

– Я тоже страдаю от нежеланных снов, – тихо говорю я, и тонкая ниточка сопереживания связывает меня со страдающей девушкой.

– Да, я знаю.

Вздрогнув, я поднимаю взгляд на Изабель.

– Я слышала, как вы кричали во сне, – объясняет она. – Сон может быть страшным, каждая из сестер хотела бы, чтобы к ней являлся в видениях Господь. Поэтому многие завидуют Терезе, а другие сомневаются, что она видит Христа, и не верят, что кровь на ее руках – это кровь Христа.

– Кровь на ее руках? – переспрашиваю я, удивляясь, какое злодеяние совершила Тереза.

– Да. Может быть, это кровь из ран Христа, а может быть – это от ее тяжелой работы.

– А вы что думаете?

– Я не знаю. Не мне судить о таких вещах, – отвечает Изабель, но я чувствую в ее тоне неодобрение.

Окровавленные руки. Знак благосклонности Господа – и признак вины. Я смотрю на свои руки; они белые. Моя совесть возражает, ведь те люди погибли не по моей вине. Моя любовь к Гамлету не была грехом. Наши клятвы были священными, они произнесены перед лицом небес. Но Гамлет сказал то же самое о своей мести! Увы, я сейчас не хочу предаваться этим непрошеным мыслям, поэтому стараюсь выбросить их из головы.

– Как вы попали в Сент-Эмильон? – спрашиваю я у Изабель.

– Вы не хотите отвечать на мои вопросы, а я должна отвечать на ваши? – упрекает она меня, но с улыбкой, показывая щель между передними зубами. – Мой отец герцог, а мать была служанкой, кормилицей его детей. Она умерла от оспы, когда я была еще маленькой. Герцог подарил меня монахиням, отдал на воспитание в монастырь, вместе с кошельком, в нем лежали деньги, которые были бы моим приданым. Он сделал это, чтобы искупить свои грехи. Я никогда с ним не разговаривала.