Сияние первой любви - страница 37
– Тань, но ты же сама согласилась на его условия…
– Да, но эти условия не касались детей! Он просил сделать так, чтобы я ему о себе не напоминала! И вообще, какие тут могут быть условия, а? Ну вот в принципе – какие? Мы что, сделку купли-продажи совершаем, о цене торгуемся? Не может быть никаких условий, я же мать своим детям, а не чужая женщина!
– Тань, успокойся… Ну хочешь, я сам с ним поговорю?
– О чем? О чем ты с ним поговоришь? О чем вам вообще можно разговаривать? Или ты станешь просить его, чтобы разрешил мне поговорить с детьми?
– Ну да, попрошу…
– Ах, как у тебя все просто! Ты попросишь – и он согласится! Не говори ерунды, Сережа! Ты так говоришь, потому что не понимаешь меня. Не понимаешь, что я сейчас испытываю. Потому что ты мужчина, и ты не понимаешь…
– Таня, Танечка… Я же все прекрасно понимаю, что ты…
– Нет, не понимаешь! Не понимаешь! Ну вот скажи мне честно – ты ведь общаешься со своими дочками, правда? Каждый день им звонишь?
– Да, Тань. Звоню.
– А они тебе?
– И они мне.
– А с Тамарой тоже общаешься?
– И с Тамарой…
– Ну, вот видишь! И не говори мне ничего больше, не успокаивай! Ты просто меня не можешь понять, вот и все!
– Тань, прости… Я не хотел тебя обидеть. Ты спросила – я ответил. Или надо было солгать?
– Ну, зачем же лгать. Я это к тому говорю, Сереж, что ты меня не понимаешь совсем. Не понимаешь, как сильно я люблю тебя! Думаешь, мне это легко было, да? Легко все бросить, уехать. Да если бы ты понимал, Сережа…
– Да я понимаю, Танечка, понимаю! Ну, успокойся, пожалуйста… Хочешь, воды принесу, а?
– Нет, не надо.
– Мы обязательно что-нибудь придумаем, Тань! В новогодние каникулы съездим, ты увидишь детей…
– Да я не доживу до новогодних каникул! Если б ты знал, как мне плохо сейчас, Сережа!
– Тань, успокойся. В конце концов, ты вправе принять любое решение…
Она вдруг перестала плакать, глянула на него в ужасе. Высвободив ладони из его рук, провела ими по щекам, смахивая слезы. И заговорила вкрадчиво, с болезненной хрипотцой:
– То есть ты хочешь сказать, что я совершенно свободна, что я могу хоть сегодня идти на все четыре стороны? Ты хочешь сказать, что если я сама все это затеяла… Что это я убедила тебя…
– Тань, не надо. Я вовсе не это хотел сказать.
– Ладно, я поняла… Я все поняла, Сережа. Я свободна, я могу возвращаться в свою жизнь. Что ж, все теперь ясно…
– Таня! Куда ты, Таня? Да постой…
Она уже молнией мчалась в спальню и там принялась выволакивать из шкафа свой чемодан. Выволокла, взгромоздила на кровать, ожесточенно начала бросать в его распахнутый зев свои вещи.
Сережа стоял на пороге спальни, смотрел грустно и немного устало. Потом подошел, обнял ее сзади за плечи, с силой притянул к себе. И она затихла в его руках, подчинившись этой силе. Потом развернулась к нему, обняла и… Чуть не потеряла сознание от нахлынувшего прилива страсти. Сергей в последнюю секунду успел отшвырнуть чемодан, и он с грохотом свалился на пол.
И все. И не было больше ничего в мире. И самого мира не было. Была только их любовь. Ее величество Великая Тайна. Не разгаданная никем до конца, да и нельзя ей быть разгаданной. Потому что у всех любящих своя Тайна. И что делать, коли им такая трагическая досталась? Такая, которая перешагивает через невозможное и берет свое.
Потом они лежали рядом, опустошенные и оглушенные, и картина мира постепенно прорисовывалась перед глазами. И память возвращалась, и чувства. Наконец Сережа произнес тихо:
– До зимних каникул всего ничего, Танечка… Октябрь, ноябрь, декабрь. Все образуется, вот увидишь. Я очень люблю тебя, очень! И не ты этот год придумала, я сам придумал его, поверь… Не обвиняй больше себя, ладно, Танечка?
* * *
В последних числах октября городок Синегорск основательно накрыло снегом. Он лежал на крышах домов, на ветках деревьев, на газонах и таять уже не собирался. И город принял его радостно, и сам стал белым и чистым, и обещал не испортить этой чистоты до конца зимы, что было вполне исполнимо, потому что в больших городах такого снега не бывает, а в маленьких – пожалуйста! Вот вам праздник до наступления весны, радуйтесь!
Таня стояла у окна, щурилась на эту яркую белизну. Вспомнилось, как Данька всегда радуется первому снегу, как он вместе с Валей и Егором самозабвенно лепил снежную бабу во дворе… А она так же стояла у окна, смотрела. И смеялась. И была счастлива.
Вздохнув, она с усилием проглотила слезный комок в горле. Почему-то мысль о том, что она была счастлива тогда, показалась предательской. Хотя почему – предательской? Нет никакого предательства. И тогда была счастлива, и сейчас тоже. У каждого счастья свои оттенки, только одно счастье постоянное, а другое – временное. Потому что без временного, у судьбы выпрошенного, не будет и постоянного…
Господи, опять она вымучивает себе оправдание, ну сколько можно, уже вся эта ситуация вымучена и оправдана вдоль и поперек! Надо просто жить, и все. Радоваться первому снегу, ждать Сережу с работы, потом весь вечер быть вместе. И ночью – вместе… Разве не этого она хотела, не для этого на такие жертвы пошла?
Да, именно этого она хотела. Да, все получилось, как она хотела. Вот город Синегорск за окном, вот ее любовь, вот ее жизнь вместе с Сережей. Но только счастливое ощущение уже не кажется таким ошеломляющим, будто его тоже накрыло снегом. Белым, холодным. И сквозь толщу снега пробивается тоска. И очень хочется увидеть Егора и Даньку… Или хотя бы их голоса услышать.
Нет, она не стала от этой тоски меньше любить Сережу, просто, наверное, отрезвела немного. И с ужасом поняла, что… Даже в мыслях страшно себе самой это выговорить…
