Скажи, что будешь помнить - страница 3

Мы с Экслом пошли в отца. Русые волосы, темные глаза, тяжелый металл в душе. В том, что касается музыки, наши пристрастия, в общем-то, не изменились, хотя стиль уже не тот. У него обе руки в татуировках и серьги в ушах, а я ни тату, ни серьгами не увлекался и волосы носил до плеч, тогда как Эксл сбривал их под корень.

Первым, с чем я столкнулся, попав в центр содержания для несовершеннолетних правонарушителей, была стрижка «под ноль». Сейчас волосы немного отросли, но на висках они едва заметны, а сверху торчат ершиком, как будто это мой собственный выбор. Как сказала Холидей, когда я пришел домой, у меня стрижка хорошего парня и походка плохого.

Друг уходит, прощаясь с Экслом, ударившись кулаками. Меня похлопывает по спине. Молодцом, брат. Ты все пережил – и внутри, под замком, и снаружи, в лесу.

– Странно, что ты в разговор не вклинился, – говорит брат.

Да, странно. Не быть в гуще событий. Не рассказывать какую-нибудь забавную историю. Не смешить компанию забавной шуткой и не смеяться громче всех, слушая другого.

Раньше я пил, чтобы напиться, врезать кому-нибудь, помахать кулаками, а утром пожалеть о случившемся.

Теперь я другой – спасибо годовому курсу групповой терапии. Семь ее месяцев прошли за решеткой, еще три – в лесу. Три месяца пеших походов, спусков на байдарке по забытым рекам, восхождений на вершины. Три месяца полного изнеможения, такого, что когда мне вручили рюкзак весом в пятьдесят фунтов, я даже и не понял, хорошо это или плохо.

В пятнадцать лет меня отправили жить с мамой, и хотя многое из того времени мне неприятно, было в нем и кое-что хорошее. Я не огорчаюсь оттого, что потерял плохое, но мне становится не по себе при мысли, что утрачено также и хорошее.

– Как разыграем? – спрашивает Эксл. – Чем я могу помочь?

Речь идет не о вечеринке – брат имеет в виду, как мы уживемся втроем: я, он и Холидей. Как я приспособлю части прежней своей жизни к жизни новой, определенной судебной сделкой. В конце концов Эксл говорит о том, о чем мы никогда не говорили после моего ареста.

О том, что на самом деле преступление совершил кто-то, кого мы оба знаем и любим.

Мы оба думаем, что это была Холидей на пару с Домиником или Доминик сам по себе. Ни она, ни он за решеткой не выжили бы. Я – дело другое. Я не сломался, и для меня важно одно: чтобы семья верила в мою невиновность. Они и верили, а вот полиция – нет. К тому же на меня указывали улики. Вот почему Эксл и говорит, что нам еще повезло с той сделкой.

– Это хорошо, что ты снова сможешь играть, – продолжает брат. – На ударных лучше тебя никого нет.

Ударные. Все последние месяцы я мечтал о том, как снова сыграю на барабанах. Без родных, без барабанов – мне как будто отрубили руки. Я и потому еще не обрадовался этой вечеринке, что иначе представлял себе возвращение домой, думал, что пройду сразу же в гараж, сяду в тишине за установку, а потом сыграю. Почувствую ритм в крови, в сердце. Почувствую, как музыка заполняет пустую душу. Только я и мои барабаны, а еще радость от осознания того, что, по крайней мере, вот это осталось со мной.

Но не все так просто. А вдруг, начав играть, я снова стану тем же кретином, что и раньше? Вдруг с музыкой вернется и все дурное?

– Когда пресс-конференция? – спрашиваю я.

Смысл судебной сделки заключается в том, что штату нужны десять проблемных подростков, из которых одному назначена роль живого примера, доказательства того, что политые потом деньги налогоплательщиков идут на благое дело, что благодаря им порочной практике «из-за парты в тюрьму» будет положен конец. Другими словами, избиратели должны знать, что предложенная губернатором программа – это надежный барьер, останавливающий несовершеннолетних на пути из школы за решетку.

В прошлом году Эксл чуть с ума не сошел, когда окружной прокурор упомянул, что если я не пойду на сделку и не признаю себя виновным, то они предъявят мне обвинение как совершеннолетнему. Тогда-то он и уговорил меня согласиться со всеми их предложениями и позволить им полностью располагать мной, пока я не закончу школу. Я должен появляться везде, где они пожелают меня видеть, должен говорить то, что они захотят услышать, и при этом держаться подальше от возможных неприятностей. От одной мысли, что меня осудят как взрослого, я испытал неподдельный страх. Можно быть каким угодно крутым, но оказаться в настоящей тюрьме не то, что обычно включают в список желаний.

Эксл хрустит костяшками пальцев, и мой желудок скручивается в канат. Похоже, его ответ мне не понравится.

– Пресс-конференция – завтра.

Час от часу не легче.

– Где?

– Мэй Фест, в Луисвилле. Я так понимаю, что они уже планировали общую пресс-конференцию, а потом узнали, что ты выходишь, вот и…

От одного приговора ушел, другой получил. Логично.

– Не так уж все и плохо. То, что тебе сказать, напишут заранее. Продлится это минут десять. Самое большое, двадцать. Я подумал, что мы поедем туда все вместе. Погуляем, принесем тебе смену одежды, сделаем дело – и домой.

Все продумано, все спланировано. Моя задача – повторять за другими, пока не закончу школу. Такова договоренность, и я ее выполню. Эксл только потому и согласился взять опекунство над Холидей, что я пообещал вернуться домой и помочь ему.

Раз уж наши биологические родители неспособны самостоятельно дорогу перейти, то все обязательства – финансовые, эмоциональные и прочие – нам придется взять на себя.

– Раз так, то мне надо как следует выспаться.

– Наверное.

Но мы оба не двигаемся с места. Смотрим на огонь. Дивимся, как мне удалось вляпаться в такое. Со страхом думаем о том, что может принести будущее.