Порода. The breed - страница 138

За столом, заваленным катушками, проводами, чашками Петри, квадратиками и кружочками из цветного картона, ссутулился перед клетками с крысами приземистый широкоплечий человек в белом халате. Что-то смутно знакомое почудилось мне в очертаниях его недвижной фигуры.

Я кашлянула.

Поглощенный крысами наблюдатель не шевельнулся. Зато шевельнулись крысы – их носы задергались, лапы задвигались, хвосты воинственно задрались. Одна тяжело брякнулась на пол клетки.

- Ч-ч-черт, - сказал человек и обернулся. – Опять опыт сорвали!

Это был Великий Дрессировщик – оплот гуманизма в отечественной кинологии, сам Валерий Вурлаков.

- Валера! – не веря глазам сказала я, - вот не ожидала! Неужели – научная работа? Боже мой! При твоей-то занятости! Какой же ты все-таки молодец!

- А, Анькя-э! – ответствовал Валера сумрачно. – А ты тут какими судьбами? К Наташке, что ли? Не ожидал! Наташки нет, на дачу уехала – яблоки собирать.

- Ну, я пойду тогда.

- Да ладно, посиди уж, - вдруг услышала я, - чайкю попьем… А то я тут один, скучно. – И Валера засуетился с чайником, засобирал по столам чашки, звякнул алюминиевыми общепитовскими ложечками…

Я села к столу, покрытому несвежей фильтровальной бумагой.. Крысы пристально всматривались мне в глаза своими рубиновыми капельками с фиолетово-прозрачной радужкой.

- Но Валера, - начала я, - как это ты тут?

- Да вот так, - сказал гуманный дрессировщик, ожесточенно размешивая сахар и с силой брякая ложкой по стенкам чашки, - так вот, понятно?

- Не очень.

- А так, что… Ну ты, в натуре… Ты ведь это, того… Не трепись особо-то…

- Не буду.

- Точно не будешь?

- Нет.

- Ну, в общем, лаборантом я тут. Изучаю.

- Что? – от изумления я еле шевелила губами.

- Интеллект ихний. – И Вурлаков мотнул низколобой головой в сторону крыс.

- Зачем??

- А интересно мне. Проблематика открывается, знаешь… Богатая…. – И исследователь уныло заглянул в свою пустую чашку.

- А другие богатства как же? Зеленые? – не удержалась я. – Перспективы у тебя еще позавчера были зеленые такие! Как тропический лес!

- Не трепись - скажу. Не будешь?

- Не буду.

- Обломчик вышел.

- С зеленью?

- С собачкой. С черненькой такой, … ее мать.

- С какой собачкой? И не ругайся, будь любезен.

- Да с той самой. Начальничка нашего, верха городского.

- Она что, тебя укусила? Порвала? Незаметно вроде.

- Порвала. Только не меня. Меня фиг порвешь.

- А кого?

- Да супружницу его, … мать.

- Ну, ты опять. Перестань ругаться. Ну, в общем ясно. Поведенческие проблемы не решились. Не поддались гуманной дрессировке. Оперантное обучение сплоховало.

- Аньк, ну, вы, женщины, стервы все-таки. Все стервы. Я же с тобой по-хорошему… Раскрываюсь просто как на духу, а ты все за свое. Мелко. Мстительная стерва. Все вы так.

- Ну, извини, - сказала я искренне. – Прости, что уж там.

- Ладно, - сказал Валера. – Еще чаю хочешь?

- Я за димедролом пришла. У меня, кажется, она.

- Кто «она»?

- Она самая, помнишь? Про которую ты мне той зимой рассказывал.

- Не понял?

- Да фрустрация же. Фру-стра-ци-я. Русским языком говорю. Которая подобна аглицкому сплину. Короче – русская хандра.

- Х-х-а, - и рот Вурлакова от смешка приоткрылся, снова напомнив мне вскрытую консервную банку. – Ну, в таком разе без димедролу никак. А может, опять съездишь куда? – И он взглянул на меня с той же детской надеждой, что и раньше. - Может, лен попродаем? Сами, без Гриба? А? Аньк?

Дверь открылась. Вошел Сиверков. Я взглянула ему в глаза и поняла, что все-таки выйду за него замуж, очень скоро, и буду счастлива.

ГЛАВА 15

Дорога, дорога, осталось немного,

Я скоро приеду домой...

«Любэ»

Ибо не навсегда забыт будет нищий, и

надежда бедных не до конца погибнет…

Псалом IХ Давида.

Под днищем помятого зеленого вагона стыки рельсов били в колеса звонко и радостно, как в литавры, ликующе вскрикивал тепловоз, а упругий сентябрьский ветер так рвался в окно, что трудно было вздохнуть.

За окном непроницаемой зубчатой стеной высился лес – темный, еловый. Ни прогалины, ни просвета. Поезд несся вперед весело, как борзая, скинутая со своры, как конь без узды, как сброшенный с руки сокол.

- О-о-о, куда ж ты меня завез! – охнула я, едва открыв глаза на верхней полке. – Тут вообще люди есть?

- Может и есть. – Увидишь.

- Нет, а все-таки? Скоро восемь, значит, вот-вот выходить, а тут лес. Где люди-то? А станция как называется?

Я помнила только, что села в поезд «Москва-Шарья» на Казанском вокзале. И было это вчера, вечером того дня, утро которого началось со встречи с Вурлаковым – исследователем крыс, гуманистом в белом халате. Вещи собирала кое-как и наспех – кто его знает, куда и насколько я отправляюсь. На месяц? На день? На всю жизнь?

Чтобы достать документы, открыла шкаф. Дверцу заклинило, и когда я дернула как следует, из папки со старыми письмами скользнули на ковер желтые листки. Я подняла один – это была открытка. Красный прямоугольник марки, красный круг герба. Надпись красным: ПОЧТОВАЯ КАРТОЧКА. Куда: Москва, Ростовская набережная, д.3, кв. 138. Кому: Терновской Анусе. Перевернула листок – желтый, шершавый.

«29\V 1970 г. ШАРЬЯ

Найди на карте, где я была, когда писала тебе.

Дорогая Ануся!

Поздравляю тебя с окончанием учебного года. Целую, моя милая, дорогая девочка. В честь этого праздника для всех детей расцветают цветы, кусты и деревья. Сколько кругом цветущих садов и лесной черемухи! Еду дальше, к учителям и их воспитанникам. Там, впереди, они меня ждут.