Человек, который не хотел любить (ЛП) - страница 76
— Твой платок... Я тебя провожу.
Они пошли в сторону кухни. Джорджио посмотрел на жену.
— Это и правда был платок?
— Да, притворимся, что так и есть. Как притворились, что поверили, будто они смотрели телевизор.
Танкреди и Олимпия целовались в дверях.
— Какой позор, твой отец едва не взял мой носок.
— Ага... А я, как всегда, спасла тебя... Но это для моего же блага!
Она вытолкала его за дверь. Танкреди повернулся к ней.
— Ты думаешь, они всё поняли?
— Ещё чего… Они всё принимают за чистую монету.
Танкреди улыбнулся.
— Ладно, скоро увидимся. И слей воду из ванны.
— Да, до скорого. И не опаздывай.
— Нет, — тогда он в последний раз повернулся и улыбнулся ей: — Но потом мы продолжим с того места, где остановились! Мне понравилось. У Гвендалины же есть ванна?
— Езжай уже! — закрыла она дверь.
Танкреди на всех парах ехал домой на своём Порше. Там в один момент он разделся, принял душ и вытерся. Надел тёмный костюм и белую рубашку, чёрные носки — надевая их, он широко улыбался — а затем обулся в Church's последней модели. Он бегом спустился, перескакивая через две ступеньки, а потом встретил её.
— Привет... — Клаудине спокойно стояла в темноте, опираясь о стену. — Ты здесь… Я думал, ты спишь.
— Услышала, как ты приехал.
— Ой, прости, я тебя разбудил.
— Я не спала.
— Вот и хорошо, сестрёнка.
Он поцеловал её в щёку. Затем, пока он не убежал, она остановила его.
— Мне нужно поговорить с тобой.
— Сестрёнка, я так опаздываю. Мы можем отложить это до завтра?
— Нет, — она замолчала и опустила голову. — Сейчас.
Тогда Танкреди заговорил с ней спокойнее, послушал её, заставил улыбнуться и, наконец, убедил её, что они могут поговорить обо всём утром. А потом он тут же выскочил из дома, залез в Порше, завёл мотор, развернулся на площадке и, прошуршав по гравию, на высочайшей скорости покинул виллу.
Танкреди тяжело вздохнул и закрыл отчёт.
Той ночью на вечеринке было здорово. Они нашли ванную и занимались любовью. Пусть не в ванне, а на полу, на ковре. Было чудесно. Он вновь взглянул на Олимпию, на её улыбку, её детей. Она вышла за Франческо Д'Онофрио, того парня, которого он познакомил с Клаудине тем летним днём в бассейне. Но ей он не понравился. Жизнь – как большой пазл, который невозможно собрать до конца.
Тут он вспомнил один давний вечер. Он собирал очень сложный пазл со своим отцом, Витторио. Репродукция «Моны Лизы». Они потратили на это больше трёх часов, а когда уже заканчивали, то поняли, что не хватает последнего кусочка, именно того, который должен был завершить эту знаменитую загадочную улыбку. Они искали его повсюду. Но коробку они открыли в той же комнате и никуда не выносили её. Тогда Танкреди увидел, что Бак, золотой ретривер, вилял хвостом в углу. Тогда он подошёл к псу.
— Смотри, у кого эта деталь! — тот самый кусочек был здесь, во рту животного. Он легко забрал его и, несмотря на то, что тот был мокрый и жёваный, смог поставить его на место и дополнить эту улыбку.
Однако бывают кусочки, которые исчезли в неизвестном направлении и никогда не найдутся.
После той ночи он больше не видел Олимпию, она не отвечала на его звонки. Он захотел увидеть её теперь, двадцать лет спустя. И она не была счастливой. Прямо как он сам с тех пор.
— Поехали, Грегорио, — машина медленно двинулась с места и тут же растворилась в туринском трафике.
Танкреди молча смотрел в окно, перебирая в уме ещё какое-то воспоминание. Савини наблюдал за ним в зеркало заднего видения. Он решил, что это подходящий момент:
— Может, выход уже нашёлся.
29
— Знаешь, сколько всего прекрасного в жизни?
— Много всего, но это не значит, что нужно всё перепробовать.
Лавиния молча взглянула на неё. София улыбнулась ей и продолжила:
— Не можешь принять мою точку зрения, а? — она искала что-то, что помогло бы ей, какой-нибудь пример, который так или иначе заставил её понять: — Посмотрим. Например, я и музыка. Играть на фортепиано было моей страстью, да всё до сих пор так и обстоит, но я больше этого не делаю. Иногда, когда я остаюсь одна после ухода последнего ученика, представляешь, как сильно мне хочется сесть за инструмент? — она сделала паузу. — Но я сдерживаю себя несмотря на то, что я просто влюблена в Баха, Моцарта, Шопена, Рахманинова... Но никто из них не заставит меня изменить человеку, который на первом месте.
На этот раз показалось, будто Лавиния поняла.
— Андреа?
София улыбнулась ей и помотала головой.
— Нет, я сама. Мой обет. Но боль и моя тоска не заставят меня разлюбить музыку... Даже наоборот: мне кажется, что моя любовь к музыке всё время растёт. Я каждый день молюсь, чтобы снова начать играть...
Лавиния глубоко вздохнула, очень глубоко.
— София, я сдаюсь. Я тебя не понимаю. Если мне что-то очень нравится, если, как ты сама говоришь, я люблю это, как я могу от этого отказаться? Это бессмысленно, это как отказ от самой жизни, — её подруга помотала головой, как побеждённая. Нет. Она не смогла её убедить. «У каждого свой моральный компас. Может, я тоже неспособна понять всего удовольствия, которое она испытывает ото всей этой истории, и эту тягу к свободе… неужели они настолько велики, что даже заставили её отказаться от обязательств замужней женщины...» На этот раз улыбнулась Лавиния: — Думаешь о том, что я тебя не понимаю, правда? Возможно... — она пожала плечами. — Но я вот о чём подумала: возможно, тебе не так уж и нравится играть; кабы не так, то ни в коем случае, никогда, ни за что на свете, ни из-за какого-то обета ты бы не отказалась от этого. Сейчас я себя чувствую такой живой, какой не была уже много лет. А когда я возвращаюсь домой, то чувствую себя мёртвой, мне кажется, будто я изменяю своему сердцу. Именно так. Если ты влюблена, то ты влюблена и точка, и не нужно ничего выдумывать. А сейчас я скажу тебе кое-что совершенно абсурдное: я настолько счастлива сейчас, что мне даже хочется поделиться этим со Стефано, клянусь тебе! Ты и не представляешь, как часто я была в шаге от этого...
