Перерыв на жизнь - страница 105
— А у нее нос, как у тебя. Я запомнил, — трогает жену за кончик носа.
— Что ты там запомнил? — Она в ответ забавно морщится.
— Я все запомнил. Как ты себя чувствуешь?
— Нормально. — Отодвигает от себя тарелку. — Так есть хотела, две ложки съела и наелась. Аж тошно.
— Пойдем погуляем на улице. Подышим.
— Сама хотела предложить. Сейчас только шорты натяну.
— Давай, шорты тебя прям очень стройнят, — смеется Гергердт.
— Эй, нельзя издеваться над беременяшками! — оборачиваясь, кричит она, вразвалочку направляясь в спальню.
Спальня теперь находится на первом этаже. Решили, что так будет удобнее, когда появится малышка.
Пару дней назад, на очередном УЗИ, они познакомились со своей девочкой. Видели личико. Не черно-белое изображение, а
розовое, человеческое лицо. И кулачок, прижатый к щечке. То, что Гера тогда чувствовал, невозможно описать словами.
Медицина сегодня на таком уровне, что, казалось бы, не остается никаких тайн, и все-таки есть в зарождении человеческой
жизни, в ее росте и развитии что-то страшно-непознанное. И в собственном ожидании есть какое-то древнее таинство, а
также четкое понимание, что невозможно все контролировать. Поневоле начнешь верить не только врачам, у которых на все
про все имеется научное обоснование и решение в виде очередного листа назначений, но и во что-то иное начинаешь
верить. Кого-то просить, загадывать, ждать. Молить, чтобы все было хорошо. Чтобы ничего не случилось с женой и
ребенком, потому что с каждым прожитым днем мысль о потере становится все страшнее. Она, мысль эта, охлаждает
любые порывы, а порой и радость ожидания охлаждает. И только когда рукой чувствуется шевеление ребенка, есть
ощущение безопасности.
Малышку решают назвать Юлей. Вернее, Артём предлагает, а Рада соглашается, она не спорит, не протестует, говорит, что
ей нравится это имя, и их девочке оно подойдет.
Гера знает, что жене очень трудно. Но Рада отличается терпением и выносливостью, какие он в ней даже не предполагал.
Не плачет она, не жалуется, стойко перенося любые трудности и неудобства, а порой и боль. Она живет и ждет. Им осталось
совсем чуть-чуть. Еще пара недель и ребенок будет считаться доношенным. Врачи поговаривают о возможном плановом
кесаревом сечении, дабы не подвергать риску жизнь обоих — и малышки, и мамы.
***
А на тридцать шестой неделе — преждевременная отслойка плаценты и экстренное кесарево сечение. Происходящее
шокирует своей внезапностью. С момента вызова скорой помощи и до того как Раду увозят в операционную, счет идет на
секунды. Гергердта оставляют в послеродовой палате, где он ждет, пока закончится операция. Ждет свою малышку. Если
все будет хорошо…
Артём старается не пускать в свое сознание это короткое, но убийственное «если», за которым скрывается мертвая пустота
и бесконечные минуты между жизнью и смертью. На часы он не смотрит. Не может. Ищет, за что бы зацепиться взглядом, но
никак не находит. Здесь ему холодно. В этих теплых персиковых стенах бездушно и холодно, несмотря на то что палата
больше напоминает жилую комнату. Гарнитурная мебель, яркое постельное белье на кровати, на столе цветы. Комод, в
котором лежат вещи его жены и ребенка. Детская люлька, застеленная розовой пеленкой.
Гера не мечется из угла в угол, он садится на диван, плотно сцепляет пальцы и ни о чем не думает. Он сидит без мыслей,
держась только за ощущение своих крепко сцепленных пальцев. Кажется, если расслабит их хоть чуть-чуть, то и внутренний
замок его расстегнется, выпустив наружу все тщательно сдерживаемые эмоции.
За окном ночь, темнота видится в просвете между вертикальными ламелями. Вокруг очень тихо. Нет… За стенкой
вскрикивает ребенок, и почему-то сердце Гергердта начинает учащенно биться, сумасшедше разгоняя кровь по венам. В
комнате нет часов. Нет ничего такого, что указывало бы на бег времени, кроме ритмичных и тяжелых ударов собственного
сердца, кроме собственного дыхания. С каждым вдохом, что расширяет его легкие, тьма за окном становится все плотнее, а
мир все меньше и теснее, он сжимается до размеров точки, в которую смотрит Гергердт, сидя на диване и крепко сцепив
пальцы...
Тихо открывается дверь, и в палату входит улыбающаяся медсестра. Она держит на руках младенца. Увиденное на момент
оглушает и обездвиживает Гергердта, надо бы вскочить, включиться в разговор, потому что женщина что-то говорит ему, но
ее голос еле-еле пробивается сквозь невидимый стеклянный колпак, и Артём не сразу справляется с собой. Тело как будто
не воспринимает импульсов мозга, но вот еще секунда, и Гера встряхивается, оказываясь на ногах. Он подходит к
пеленальному столику, на который уже уложили малышку, и смотрит на дочь с замеревшим дыханием. Задать каких-то
вопросов он не успевает. Медсестра, наверное, привыкшая ко всему, без слов знает, что ему сказать, и первым делом
сообщает ему о состоянии жены; объясняет, когда он сможет поговорить с ее лечащим врачом, убеждает, что с ней все в
порядке, но до утра она будет находиться в палате интенсивной терапии. Так у них положено.
— …будем знакомиться с малышкой. Как зовут нашу девочку?
— Юлия, — сообщает полное имя.
— Юленька, — медсестра разворачивает пеленку, — ну, красавица, сейчас папа посмотрит на тебя, посчитает твои пальчики
на ручках и на ножках.
Растревоженная кроха начинает плакать, когда оказывается голышом. У Геры стискивает сердце, резкий крик дочери
