Пальцем в небо - страница 105
— Не могу поверить, что Меделин — твоя мама! — громко прошептала я, моргая.
— Она мне не мать. Мама у меня уже есть, — поджал губы Джек.
Я вздохнула.
— Ты обижен, мой любимый. И я тебя понимаю. Я сама долго жила, ощущая себя круглой сиротой при живых маме и папе. Я обижалась, и было тяжело. А потом я поняла: они такие, какие есть, и лучше жить не умеют. Их не научили. А самим, бывает, научиться трудно. Не у всех получается! Теперь я не обижаюсь на них. Просто люблю. И от этого светло и легко на душе. Мне кажется, это главное.
— Ты умница. Но у меня другое, — покачал головой Джек. — Я чувствую себя тупым. И слепым. И обманутым. Мерзко.
— Хороший мой. — Я провела ладонью по щеке моего корсара, уже колючей и будто бы осунувшейся за эти сутки. — Знаешь, любимый Уиллом Баррелом китайский мудрец говорит: «Человек сам решает, бесконечно мучить себя обидами, или растворить их с пользой». Зачем тебе носить на плечах обиду, если вокруг столько красоты, звёзд, счастья, света? Бери и черпай.
Джек вздохнул:
— Наверное, не стоит носить обиду, малышка. Но пока это только слова. Всё не так просто.
— Ладно, если тебе очень хочется, поноси немного, а потом выбрось, договорились? Мы же собрались быть счастливыми!
— Мудрая моя девочка, — Джек коснулся губами моего лба. — С тобой уже не так хреново.
Он помолчал немного, прислушиваясь к звукам ночи, а потом посмотрел в мои глаза.
— Я тебя люблю! Очень люблю, балерина! Я на всё готов, всё, что хочешь, сделаю. Только прошу тебя, давай поклянёмся друг другу: мы будем жить без недомолвок и секретов, хорошо?
— Хорошо. Уже начинать?
— Давай.
— Начинаю. Мария написала, что встречается с нашим Рафаэлем. У меня страшно чешется живот. Я уже задолбалась лежать. И я терпеть не могу слово «умница».
— Да? А чего молчала?
— Чтоб не обиделся.
— Вот глупышка.
— И я не хочу, чтобы ты добавлял к имени нашего Паблито — Мария.
Джек кивнул, усмехнувшись.
— И ещё я хочу писать, и даже хотела поработать в Нью-Йорк Таймс, Том Лебовски сказал, что у меня хорошо получается, ребята из Каракаса, Николас и Ганнибал, тоже готовы меня поддержать. Но пока не выйдет, и я грущу по этому поводу. Меня прямо распирает — так писать хочется! А компанией в Венесуэле управлять совсем не хочу.
— Опять молчала, чтобы не обидеть?
— Ага.
— Ну… не обидела. Я и сам справлюсь, — улыбнулся он.
— Я очень хочу, чтобы ты не обижался. И знаешь, если вот прям честно говорить, я считаю, что Меделин тебя любит. Как умеет. Подумай, бабушка её прогнала, мать ненавидела. И в семье у них чёрт знает что творится: Джуди считает, что её не любят, сын погиб, муж… очень странный муж. В общем, я буду тихо мечтать, чтобы сегодня или завтра, или года через три, но чтобы твоя обида растворилась. Совсем. Я верю, что это случится. Вот… Твоя очередь.
— Я тебя понял, — задумчиво почесал подбородок Джек. — Сколько всего и сразу. Хорошо. Моя очередь? Записывай. Я не хочу, чтобы ты психовала и кидалась за мной в любой конец света каждый раз, когда не отвечает телефон. Я и сам взрослый, и как оказалось, везучий. Мне нравится, когда ты спокойна и расслаблена, и нравится знать, что ты в порядке.
— Хорошо, не буду. Ещё.
— Мне не нравится, когда ты собираешь волосы на затылке в пучок.
— Упс. Не буду…
— И я понятия не имею, что делать с твоей сисбра.
— Я тоже… Но ведь придумаем что-нибудь? — вздохнула я. — Всё равно от английского Динка пока отмазывается. Видимо, не настал момент. А маму?
— Заберём. Тут комнат вагон.
— Она без Дины не хочет.
— О, ну ладно, подумаем-придумаем, — рассмеялся Джек. — А ты, кстати, пока не можешь работать в Нью-Йорке, это факт. Паблито скоро родится. И поберечься тебе пока надо. Выздороветь. Но почему бы тебе не написать книгу?
— Книгу? — удивилась я. — Ой, а я смогу?!
— Я не знаю такого, миссис Александра Лозанина-Рендальез, чего ты не можешь! А приключений у нас с тобой аж на две хватит.
Я рассмеялась — так мне стало хорошо, а Джек поймал мою смешинку, смахнул с щёк в губы и растворил в нежном поцелуе. До головокружения. На этот раз приятного. Когда Джек распахнул веки, в карих радужках отразился свет звёзд. А, может, что-то внутри него засияло…
— А знаешь, может, ты и права насчёт Меделин, — произнёс он. — Но сразу простить трудно. Я ещё пообижаюсь немного, ладно?
— Пожалуйста-пожалуйста, только не очень долго, а то станешь брюзгливый и сморщенный, а мне такой нравится. Этот лоб, — ласково поцеловала его я. — Эти щёки. Этот нос. Этот подбородок. И губы. И вот эта выемка на шее.
— Ой, щекотно! — захохотал Джек.
И кажется, ему стало совсем легко. Хотелось бы!
Я решила, что немного подожду и напишу Меделин на Фэйсбуке. Я больше совсем на неё не дулась, наоборот, мне было её жаль, а в сердце потеплело. Чего я только о Меделин не думала! А попала пальцем в небо. Она просто потерять его боялась, потому и ревновала меня к сыну и к нашей любви, потому что сама не знала, как его любить. Некоторые любят неуклюже, потому что иначе не умеют. Но ведь любят же!
Я вдохнула и выдохнула, став легче на одну тайну. Хорошо! Надеюсь, со временем легко станет и Меделин! Очень надеюсь!
* * *
А потом мы поужинали, посмеялись и завалились спать. Точнее, Джек заснул рядом со мной, умиротворённый и расслабленный, как огромный ребёнок. Я тихонько поцеловала его; погладила свой живот, думая о китёнке. Каким он будет, наш кубино-испано-американо-русско-турецко-казачий малыш? Загадка. Наверняка очень красивым.
