Обреченные обжечься - страница 38

Глава 21.

Пандора взяла на себя рассказ Хьюи о произошедшем с Энтони. Узнав, что он расстроился даже сильнее Амелии, я напряглась и, в итоге, пришла к нему лишь на вторые сутки после сообщения. Пандора говорила, что когда она рассказала ему о произошедшем, Хьюи заплакал, поэтому следующие двое суток я отсиживалась в своей спальне, впервые пропустив свои встречи с ним. Не из-за того, что мне было больно видеть брата с разбитым сердцем, хотя и это тоже, а из-за того, что мне было неловко от того, что я не то что не могла разделить с ним боль утраты, я вообще не ощущала ничего схожего с болью, когда речь заходила о кончине Энтони. Но я не могла об этом сказать Хьюи напрямую, поэтому, когда он спросил, почему я не приходила, я отложила газету в сторону и зависла, врезавшись взглядом в иглу капельницы, вставленную в его предплечье.

– Это из-за Энтони? – наконец предположил он, и мы встретились взглядами. Мой взгляд был невозмутим, его – излучал любопытство. Я продолжала молчать. – Знаешь, я многое слышал, находясь в коме. Чаще всех я слышал отца. Отец постоянно говорил о матери… – Хьюи гулко сглотнул. – Знаешь, он так и не справился с её потерей, – он внимательно посмотрел на меня. – Ты же была тем человеком, который проводил со мной не меньше времени, но не смотря на это тебя я слышал редко. Это всегда меня поражало. Я знал, что ты приходишь. Приходя, ты говорила несколько контрольных фраз, и перед уходом не забывала тоже что-нибудь сказать. В итоге я научился кожей чувствовать твоё присутствие. Только твоё и ничьё больше. Однажды, в самом начале, когда ты ещё не до конца окаменела, ты поделилась со мной своими терзаниями. Сказала, что жалеешь о том, что выжила, в то время как Джереми, занявший в тот день твоё место в машине, умер, а я лежу в коме. Ты дура, Таша, – неожиданно заключил Хьюи, и наши взгляды мгновенно скрестились. – Идиотка. Больше одного десятилетия подаренной тебе жизни ты решила потратить на подобные мысли. – к моему горлу начал подступать ком. – Ты больше никогда не делилась со мной ни единой отрицательной мыслью, но… – Хьюи во второй раз сглотнул. – Ты хоть понимаешь, на что ты потратила десять лет? Вы все… Только Пени с Рупертом не подвели. – Хьюи смолк, а потом вдруг спросил. – Ты хотя бы расстроилась из-за его смерти?

– Мне жаль, что я тебя разочаровала, – сквозь режущую горло боль произнесла я, стараясь не сорваться.

– Не смотря на всё то, что Энтони натворил, Джереми бы расстроился, узнав о его смерти.

Слова Хьюи врезались острием прямо мне в сердце. На мгновение у меня даже потемнело в глазах от силы той боли, которую я испытала в тот момент. Лишь спустя мгновенье Хьюи понял, что именно он сказал, но было уже поздно.

Он сказал, что я не достойна места Джереми, которое он мне подарил, и что это он должен был выжить, а не…

Хьюи сразу же спохватился, но уже ничего нельзя было исправить. Он это сказал, а я это услышала. Весь оставшийся день я притворялась, словно ничего не произошло и из моего сердца вовсе не струится поток горячей крови, заливающей всё моё нутро. Хьюи же из кожи вон лез, чтобы загладить свои слова. Естественно я моментально сделала вид, будто пропустила всё мимо ушей, но кажется Хьюи не соврал, когда говорил, что научился меня чувствовать. Как бы мастерски я не играла роль невозмутимой сестры или бессердечной особы (не знаю, кого именно он тогда во мне видел), Хьюи поверил мне только к концу дня, когда я начала отжигать шутки относительно его новой инвалидной коляски.

…Выйдя из поликлиники, я направилась прямиком в бар и не вышла из него, пока не надралась в хлам.

Я проснулась с раскалывающейся головой. Особенно сильно пульсировало в висках. Место, в котором я пришла в себя, я категорически не узнавала, но это определенно была уютная комната с шкафами, заполненными книгами, и стоящей у окна одной-единственной софой, на которой я и лежала. Сев на её край, я дотронулась до своей многострадальной головы и мгновенно ощутила боль, которая никак не могла быть связана с выпивкой. Боль определённо была вызвана внешним фактором. В момент, когда я пришла к этому заключению, дверь в комнату распахнулась и передо мной возник Байрон, держащий перед собой стакан с шипучкой.

– Байрон? – удивлённо протянула я внезапно осипшим голосом.

– Плохо, да? – поморщился друг, протянув мне шипучку. – Не гарантирую, что после этого ты себя будешь чувствовать совсем уж хорошо, но головную боль должно снять. И тошноту, если, конечно, она у тебя есть.

– Есть, – поморщившись в ответ, приняла из рук собеседника прохладный стакан я и в мгновение ока влила в себя всё его содержимое. – Где я? – выдавила я, наконец найдя в себе силы на уточнение.

– Совсем ничего не помнишь? Ты позвонила Нат в девять часов вечера, после чего вы встретились в баре, где успешно залились алкоголем. Конкретно ты напилась до ужасающего состояния.

– Ужасающего? – не переставала морщиться я.

– Ну, тебя пришлось буквально тащить – ногами ты совсем не перебирала. Пошли вниз, я приготовил вам с Нат завтрак. Но по пути тебе следует заглянуть в уборную и слегка освежиться.

Я спустилась вниз лишь спустя пятнадцать минут, после того как раз десять промыла прохладной водой своё лицо и руки. Конкретно над руками я зависла отдельно – на предплечьях красовались огромные фиолетовые синяки, происхождение которых я никак не могла вспомнить. Когда же я обнаружила похожие синяки с левой стороны своей ноющей шеи, я напряглась и сразу же вспомнила о зуде в затылке, который бывает только из-за столкновения с тяжёлым предметом, ну или с твёрдой поверхностью. Всё указывало на то, что накануне у меня с кем-то произошла серьёзная стычка, но я никак не могла вспомнить ни малейшей подробности. Наконец сдавшись, я спустилась вниз на кухню, в надежде на то, что меня просветят хотя бы мои вчерашние спутники. Однако меня добровольно просветили только в том, что я нахожусь на кухне в доме Байрона, и тогда, съев свой первый сендвич с чаем, я всё-таки решила уточнить: