Сердцеед (ЛП) - страница 72

— «М4», — шепчу я, прижимаясь щекой к его груди, лежа у него под боком. — Я заметила, что у тебя часто встречается число четыре. Почему именно четыре?

Мы были вместе уже почти четыре раза. Значит ли это, что потом мы расстанемся? 

Он вздыхает и допивает остатки вина, отставляет свой бокал в сторону, и мы наблюдаем за горизонтом над Чикаго.

— Я вспыльчивый.

Он смотрит вдаль, его лицо напряжено.

Я тянусь к его руке, лежащей на колене, и переплетаю наши пальцы.

Сент выглядит отстраненным, голос глухой, хриплый, я почти слышу сожаление.

— Когда я был моложе, все было еще хуже. Контроль всегда давался мне с трудом. Обслуга увольнялась, потому что никто не мог сдержать меня; чем сильнее они старались, тем злее я становился. Но моя мать была воплощением терпения. Думаю, поэтому она могла выносить отца. Она была терпеливой и намного более понимающей, чем кто-либо. Когда я срывался, мама говорила мне досчитать до трех, а я спорил, что уже пробовал и это не помогало. Так что однажды она отвела меня в сторону, беспокоясь о том, что мой отец тоже очень вспыльчивый, она предвидела, что это плохо для меня кончится, т.е. мои попытки довести его. И она сказала, что мне нужно считать до четырех. Это я и сделал. Помимо всего прочего, с этим приходится мириться, когда ты — Сент. Если попросили на три минуты, рассчитывай, что будет четыре. Если тебе нужно считать до трех, считай до четырех. Поэтому у меня везде четверки.

— Даже когда дело касается секса с четырьмя девушками одновременно.

Он приподнимает бровь.

— Это не касается тебя. Мне нравится проводить с тобой время, — он проводит рукой вверх по моей спине под рубашкой. Я вздрагиваю.

Дрожу, возбуждаюсь и таю. 

Но сильнее всего чувство, что я распадаюсь на куски внутри и с ума схожу от вины за то, что знаю теперь настолько личные детали о нем.

Задыхаясь под весом чувств, с которыми не могу справиться, я перекатываюсь на спину, немного отдаляясь от него. Сент приподнимается на локте и расстегивает одну пуговку на рубашке, и, боже помоги мне, но я определенно точно все сильнее таю, таю, таю. Я не сопротивляюсь, не двигаюсь, только беспомощно наблюдаю, как он расстегивает вторую пуговку. А затем третью. Четвертую. Пока тело под этой рубашкой, которую он расстегивает, не начинает дрожать с головы до пят.

Я хочу подразнить его, а заодно снизить градус растущего во мне дикого отчаяния. Я шепчу, с трудом справляясь с голосом, на одном дыхании: «Не торопись. Мне не надоедает за этим наблюдать.»

Четыре пуговки. Пять. А затем шесть. Пока он не расстегивает мою рубашку нараспашку и наклоняется вперед, чтобы поцеловать меня в ямочку на шее. Между грудей. В середину живота. И прямо по центру моих разведенных ног. Четыре поцелуя, после чего он проводит носом у меня между ног.

— Мне тоже не надоедает быть с тобой, Рейчел.

Я вспоминаю, как смущалась раньше. В этот раз, когда он проводит языком по моему клитору, я стону и расставляю ноги шире, приподнимая бедра вверх, пока шепчу «Малкольм, Малкольм, Малкольм...»

***

— Хмм, — бормочу я час спустя, когда он покусывает мое ухо, пока я возвращаюсь к реальности после недолгого сна в каюте.

— Твое ушко, — говорит он хрипло прямо в объект своего гастрономического внимания. — Я пристрастился к нему, а еще оно идеально подходит ко второму твоему ушку.

Я потягиваюсь, улыбаясь, а он отстраняется, смотря вниз, наблюдая за мной.

— Мне очень нравится здесь, на твоей яхте, тут так тихо, — говорю я, проводя пальцами по его загорелой груди.

— Я никогда не бываю здесь один. Слишком тихо. Слишком хорошо слышу свои мысли. — он хмурится, пока встает с кровати и идет к одежде. Все еще сонная, я перекатываюсь на свою половину кровати, уставившись на его невероятно завораживающую физическую форму, пока он натягивает брюки. — Ты счастлива, работая в «Эдже»?

Окончательно проснувшись, я сажусь, с одной только простынью вокруг груди, и шарю по кровати в поисках своего белья.

— Почему ты спрашиваешь?

— Ходят слухи, что его дни сочтены.

Сент просовывает руки в рукава, оценивая мою реакцию, пока застегивает пуговицы.

— Надеюсь, что нет. Мне очень нравится «Эдж».

Каким-то чудом мне удается найти свои трусики и лифчик, и приходится сбросить простынь, чтобы одеться.

— А что? Ты рискнул замахнуться на издательское дело...? — спрашиваю я в страхе.

Молча он заправляет рубашку в брюки, застегивает ремень и становится Малкольмом Сентом прямо на моих глазах.

— Нет, я не покупаю журнал, не вижу в этом финансового смысла. Бизнес требует времени и дальновидности. Меня не увлекает восстановление действующего предприятия, — мгновение он смотрит на меня. — Ты мечтаешь о владении собственным делом?

— Нет, я хочу писать. Хочу зарабатывать достаточно, чтобы много писать. Больше, чем много.

Он улыбается.

— Ты такая малышка. Меня возбуждает мысль о том, как эти маленькие ручки печатают твои большие идеи.

Мне льстит сам факт того, что он думает обо мне.

Он наблюдает за тем, как я одеваюсь.

— Значит ты видишь свое будущее в этом журнале, даже если у тебя есть огромный выбор возможностей? — спрашивает он.

Я захвачена врасплох. Зерно сомнения посеяно, словно крошечная, приносящая дискомфорт булавка в животе. Я тщательно обдумываю свой ответ.

— Думаю... в целом, мое идеальное будущее - это чувствовать себя в безопасности в плане карьеры, да и вообще в жизни. Хочу, чтобы моя мама была и чувствовала себя в безопасности, а если я еще и в городе смогу повлиять на безопасность, это вообще будет мечта. Вот о такого рода вещах я хочу писать. Но такая журналистика требует времени, а в «Эдж» я получила больше возможностей, чем где-либо еще. Я чувствую себя каким-то образом привязанной к этому месту. Если оно продолжит развиваться, и я смогу развиваться вместе с ним в правильном направлении, это тоже было бы мечтой, правда, — признаю я.