Однажды на елке в поселке - страница 3

* * *

31 после обеда сели в машину и поехали. Сначала за Ниной Петровной, чтоб ей икалось, потом к ее родне в поселок.

Едем. Смотрю в окно. День морозный, солнечный, такой классный. Снег переливается, искрится всеми цветами радуги. Дети с горки кубарем катятся, смеются. Всем весело, только у меня на душе радости нет. Как приедем, в поселке опять начнут сплетничать: Олега жалеть, меня поносить. Будто он в ту ночь тоже не изменил.

Приехали, а родня Мишкина мне не рада. Носы воротят, сквозь зубы общаются. Поэтому, чтобы не психовать, в клуб его увела раньше.

Пришли. Как сняла шубу — все и ахнули. A-то, фигуристая: грудь, попа, талия. Платье струится по телу. Пусть попялятся — да от злобы подавятся.

И мы с Мишкой под ручку прошли в зал. И надо же, при виде меня Олег замер, а потом хвать Машку — два мосла за руку, начал лобызать, а потом потащил ее танцевать. Еще дурак у ведущего песню заказал.

Заиграла медленная музыка. Мишка галантно, как на людях умеет, пригласил меня на танец.

В зал я шла, как королева. Знаю, что Машка нервничает, а мне от этого так хорошо, что

улыбнуться впервые за весь вечер захотелось. А народ притих, сидит, глазеет, переговаривается.

Танцующих немного, места достаточно, а тут на полуобороте меня толкнула какая- то пара. Поворачиваюсь, нате вам: благоверный мой, вернее бывший мой, с Машкой отплясывают.

— Че? Места тебе мало? — толкнул Мишка его в грудь.

Ни разу не видела, чтобы Олег дрался с кем-то. Тюфяк, тюфяком, а тут как двинул левой Мише в лицо — тот и упал. Лежит, охает.

Я злорадно улыбнулась Машке, мол, видала, кто здесь любимая, за кого мужики дерутся? А она зашипела и на меня, к волосам тянется. От неожиданности я опешила. А Олег, недолго думая, раз, и оттолкнул ее от меня. За что Машка на него с когтями кинулась. Миша как раз очухался и тоже на Олега. Я Машку за волосы, чтобы знала, как на чужое зариться. Хоть и выше ее, сильнее, да платье мешает, и шпильки по полу скользят. Поскользнулась, упала, юбка задралась, но Машку за космы за собой утянула. Она визжит, вокруг все хохочут. Еле нас разняли.

Тут Мишка хватает Машку и домой. Олег тоже ушел, а мне некуда.

Подняла сумочку, заперлась в туалете. Волосы поправляю, тушь подтираю, блеск, а слезы так и льются. Унизительно, обидно, и что делать не знаю, если только к бабе Клаве податься. Может, пустит? А если нет — даже и не знаю. Кое-как успокоилась, подтерла косметику и вышла.

Народ хохочет, пальцами тыкает. Как же стыдно.

Выхожу подавленная на улицу, а там стоит Олежка и нервно курит. Хотя еще летом бросил. Заставила. Легкие у него слабые. А тут…

— От сладкой жизни закурил? — спросила, а у самой слезы подступают. И сказать ничего не могу больше. А он стоит, молчит. Нос разбитый подтирает. Протягиваю ему платок, который на морозе пахнет теми духами, что подарил. Вместе выбирали.

Взял. В руке теребит. Забрала у него, зачерпнула снега, завернула в платок и к носу его приложила.

— Нельзя тебе курить.

Кивнул.

— Меня, что ли, ждешь? — спрашиваю. Может, в последний раз видимся. Уеду к матери, и фиг с ними со всеми.

— Нет, Мерилин Монро, — огрызнулся. — Тебя конечно. Скоро куранты пробьют. Пошли домой.

А я стою сама не своя и ушам не верю.

— Погуляли и будет. И так вся деревня потешается над нами. Или галантного тебе подавай?

— А тебе худую?

— Сына я хочу, — взял меня за руку. — Пошли, а то замерзнешь.

Повертела головой.

Он остановился, подумав, что не хочу идти. И я поспешила объясниться.

— Не замерзну. С тобой не замерзну, — и заплакала от облегчения и радости.