Закон Моисея - страница 37

Моя мама записала меня на уроки фортепиано к Джози, когда мне было тринадцать. И я старалась только лишь для того, чтобы прийти к выводу, что не все мы рождены с похожими талантами, и игра на пианино никогда не станет моим. Я задавалась вопросом, что если Моисей нарисовал где-нибудь в городе жениха Джози? Но от этой мысли мне становилось плохо.

Через неделю после похорон шериф Доусон пришел к нам домой, чтобы официально сообщить мне, что у них нет ни одной версии, кто бы мог связать меня в последнюю ночь фестиваля. Мы не были удивлены. Нас удивило лишь то, что он, в принципе, заглянул к нам, чтобы рассказать об этом. У них заняло несколько месяцев, чтобы выяснить, что они не имеют никаких зацепок помимо Терренса Андерсона, который был чист. Даже при том, что шериф Доусон не смог бы каким-либо образом доказать это, он казался уверенным, что случившееся было всего лишь неудавшейся шуткой.

У меня не было сил беспокоиться об этом. В моей жизни произошла новая трагедия, и та ночь на фестивале стала малозначительной в сравнении с тем, как Моисею вкололи успокоительное и увезли. Это была мелочь по сравнению с Кейтлин Райт, которая лежала на кухонном полу, укрытая одеялом, пока ее пироги невинно стояли на столешнице. Это не имело значения по сравнению со смятением, в котором я прибывала.

Это случилось, когда шериф Доусон сидел на нашей кухне, так же, как после происшествия на фестивале, — я узнала, что бабушка Моисея умерла от инсульта. Никакого убийства. Инсульт. Родители от облегчения плюхнулись на стулья, даже ни разу не взглянув на меня, и не имея ни малейшего понятия, что эти слова значили для меня. Естественные причины. Моисей не причинял ей вреда. Он всего лишь обнаружил её так же, как нашла её я, и справился с этим тем способом, каким справлялся со смертью. Он нарисовал ее.

— Теперь они отпустят его? — спросила я.

Мои родители и шериф Доусон удивленно посмотрели на меня, словно забыли, что я была здесь.

— Я не знаю, — уклонился от ответа шериф Доусон.

— Моисей — мой друг. И, вероятно, я его единственный друг в целом мире. Он не убивал Кейтлин. Почему он не может вернуться домой?

Эмоции просачивались сквозь мои слова, и родители ошибочно приняли их за посттравматический стресс. В конце концов, я видела смерть совсем близко.

— В действительности, у него нет дома, куда бы он мог вернуться. Хотя я слышал, что Кейтлин оставила ему свое жилье и все, что в нем. Ему уже восемнадцать, насколько я знаю, поэтому он вправе сам принимать решения.

— Он больше не в больнице. Он не пострадал. Поэтому где он? — потребовала я.

— Я точно не знаю.

— Нет, знаете, шериф. Ну же. Где он? — настаивала я.

— Джорджия!

Моя мама хлопнула меня по руке и приказала успокоиться.

Шериф Доусон накинул на голову свою ковбойскую шляпу, но затем снова снял её. Он выглядел напряженным, и ему не хотелось ничего мне говорить.

— Он в тюрьме?

— Нет. Он не там. Они забрали его в другое учреждение в Солт-Лейк-Сити. Он в психиатрической клинике.

Я непонимающе уставилась на него.

— Это больница для душевнобольных, Джорджия, — мягко произнесла мама.

Родители встретили мой ошеломлённый взгляд сдержанными лицами, а шериф Доусон резко встал, словно вся эта ситуация вышла за пределы его компетенции. Я тоже вскочила, мои ноги дрожали, а живот скручивало от тошноты. Я сумела добраться до ванной, не побежав, и даже смогла запереть дверь позади себя, прежде чем меня вырвало пирогом, который мама мне навязала, когда отрезала кусок для Шерифа Доусона. Пирог напомнил мне о Кейтлин Райт и успокоительных.

Моисей  

— Ты можешь рассказать мне, что означают рисунки?

Я тяжело вздохнул. Доктор с азиатской внешностью, одетая в свитер цвета бронзы и в очках, придающих ей заносчивый вид, и в которых, вероятнее всего, она не нуждалась, рассматривала меня поверх оправы. Её карандаш был наготове, чтобы сделать записи о моем психическом расстройстве.

— Тебе необходимо поговорить со мной, Моисей. Тогда будет намного легче для нас обоих.

— Вы хотите, чтобы я рассказал вам о том, что случилось в доме моей бабушки. Вот что там произошло, — я взмахом руки указал на стену.

— Она умерла? — спросила доктор, пристально разглядывая сцену смерти моей бабушки.

— Да.

— Как она умерла?

— Я не знаю. Она лежала на кухонном полу, когда я вернулся домой в то утро.

Мне следовало знать, что она умрет. Я видел знаки. Вечером накануне её смерти, я видел, как он парил возле неё. Мертвый мужчина, который выглядел так же, как человек на свадебной фотографии Джи. Мой прадедушка. Я видел его дважды. Пока она спала в своём кресле, он стоял прямо позади её правого плеча. И я увидел его снова прямо за ней, пока она раскатывала коржи для пирогов в среду днем, когда я отправился на старую мельницу, чтобы закончить демонтаж. Он ждал её.

Но я не рассказал это доктору. Хотя, возможно, следовало. Я бы мог сказать ей, что позади её плеча кто-то стоит, ожидая, когда она тоже не умрет. Может быть, это напугало бы её, и она оставила бы меня в покое. Но, на самом деле, за ней никто не стоял, поэтому я попридержал свой язык, в то время как она ждала, когда я заговорю.

Она с минуту что-то писала в записной книжке.

— Как ты себя чувствовал при этом?

Я хотел рассмеяться. Она что, серьезно? Как я себя чувствовал?

— Печально, — произнёс я со скорбным выражением лица и нахмурив брови, не выдавая своих истинных чувств на её нелепый шаблонный вопрос.