Закон Моисея - страница 90

Она сдавленно засмеялась, вспоминая наш разговор возле изгороди много лет тому назад.

— По твоим глазам было видно, что я нравлюсь тебе, — Джорджия дала мне прямолинейный ответ. А затем она нервно заправила за ухо выпавшую прядь волос, словно не могла поверить в то, что флиртовала со мной.

— Давай же. Пять значимых вещей.

— Хорошо. Эм. Черт, прошло уже много времени.

С минуту она молчала. Я мог с уверенностью сказать, что она действительно обдумывает, что именно сказать. Она вытерла ладони о джинсы, словно пытаясь стереть дискомфорт, который выражало ее лицо и тело.

— Мыло.

— Хорошо, — я постарался не улыбнуться. Это была совершенно непредвиденная вещь. — Мыло. Что еще?

— Маунтин Дью. Со льдом и соломинкой.

— Так трогательно, — я мягко поддразнил Джорджию, пытаясь вызвать у нее улыбку. Она улыбнулась совсем немного, зато перестала тереть ладони.

— Носки. Носить ковбойские сапоги без носок — отвратительно, — с уверенностью заявила она.

— Этого я не знал. Но да, понимаю, — кивнув, согласился я.

— Итого пять, — произнесла она.

— Лед и соломинка не считаются. Они относятся к Маунтин Дью. Продолжай. Еще два.

Она не спорила против исключения двух вещей из ее списка «Пяти значимых вещей», но сохраняла молчание в течение долгого времени. Я ждал, размышляя, не наскучила ли ей эта затея. Но затем она сделала глубокий вдох и, глядя на свои руки, прошептала:

— Прощение.

Горечь подступила к моему горлу, и это чувство было одновременно и чуждо, и знакомо.

— Твое или мое? — спросил я, мне просто необходимо было это знать. Я задержал дыхание, стараясь совладать со своими эмоциями, и наблюдал за тем, как она засовывает руки в карманы и, кажется, собирается с мужеством.

— Нас обоих, — ответила она. Сделав тяжелый вдох, она встретилась со мной взглядом. — Ты простишь меня, Моисей?

Возможно, она искала прощение за то, что произошло с Илаем, потому что сама все еще не простила себя. Но я не винил ее в случившемся с ним. Я любил ее за то, что она родила Илая, и я хотел сказать ей, что мне не за что ее прощать. Но это была не вся правда, потому что было много других вещей, за которые я бы хотел попросить прощения. Никто не хотел меня с того самого дня, как я родился. Но Джорджия меня хотела. И потому что она хотела меня, когда никто другой не желал, я сразу же стал подозрительным. Я не доверял ей. И я всегда был настроен неприязненно по отношению к ней.

— Я прощаю тебя, Джорджия. Можешь ли ты простить меня?

Джорджия кивнула еще до того, как я успел договорить.

— Я уже простила. Я не осознавала этого, но за последние пару недель у меня было много времени, чтобы все обдумать. Думаю, я простила тебя в тот момент, когда увидела Илая. В момент, когда он родился. Он был так прекрасен. Просто маленький шедевр. Ты дал ему жизнь. Мы оба дали ему жизнь. Как я могла не любить тебя, даже совсем чуть-чуть, когда увидела его?

Я боялся заговорить и выдать голосом свое волнение, поэтому просто кивнул, принимая ее прощение. И она улыбнулась. Я был слишком переполнен эмоциями, чтобы улыбнуться ей в ответ, боясь, что даже если совсем чуть-чуть приоткрою рот, все мои старые заскоки выплывут наружу. Вместо слов, чтобы выразить свою благодарность, я мягко прикоснулся к ее щеке, а затем позволил своей руке упасть.

— Теперь пять значимых вещей, — произносит она. — Твое прощение. И мое.

*** 

Получив прощение, я не растратил этот шанс впустую. Я приносил цветы. Я устраивал ужины и покупал кексы. И я продолжал рисовать. Не сердца, а сюжетные картины. Я считал, что сердечки были бы явным намеком. Родители Джорджии уехали, что облегчало задачу, и три вечера подряд я оказывался перед ее входной дверью. И она всегда позволяла мне войти. Я не оставался у нее настолько долго, насколько хотел. И я не целовал ее. Но она позволила мне войти, и это было все, о чем я мог просить.

Я получил ее разрешение раскрасить стены в крытой зоне, которая была пристроена к амбару. Зимой все ее сеансы терапии проходили бы там, и я хотел закончить работу прежде, чем изменится погода. Сюжет был тем же, что и на рисунке в ее спальне. Джорджия сказала, что ее работа — это процесс перевоплощения, преобразования, и она

подумала, что история о слепом мужчине, освободившем себя благодаря превращению в коня, идеально подходила для того, чем они занимались вместе с родителями.

Наклонившись, я перемешивал краску, когда Джорджия юркнула за мою спину и хлопнула меня по заду. Сильно. От чего я пошатнулся и заляпал свою обувь краской.

— Ты только что шлепнула меня по заднице? — я потирал больное место, не просто удивленный, а абсолютно сбитый с толку.

— Она попалась мне под руку. И это довольно сложно — не смотреть на нее.

— Это еще почему? — очень не по-мужски пропищал мой скептический голос.

Илай наблюдал за нами. Его маленькие плечи тряслись, а рука прикрывала рот, как будто он смеялся. Жаль, что я не мог услышать его. Я хотел ответить Джорджии тем же и шлепнуть ее по заднице, но подумал, что, вероятно, вести себя так на глазах у своего сына неуместно. И эта мысль заставила мое сердце сжаться в груди.

— Эта задница отлично выглядит. Вот почему.

Если честно, голос Джорджии не звучал особо счастливо по этому поводу. Но она была сама собой. Джорджией, которая слегка взбалмошна, предельно прямолинейна и полна жизни.

— Правда?

— Не будь таким удивленным. Мне нравится, как она выглядит. Я никогда не могла сопротивляться тебе. Для меня ты был как наркотик.