Закон Моисея - страница 94

— Рисуй. Уходи и никогда не оглядывайся. Не люби, — произнес Моисей, уткнувшись в мои волосы. — Это были мои законы. Я решил, что как только стану свободным, буду подальше от школы, подальше от системы, я исчезну. Я ничего не хотел так сильно, как рисовать и бежать. Рисовать и бежать. Потому что только две эти вещи делали жизнь более или менее сносной. А потом появилась ты. Ты и Джи. И я начал подумывать о том, чтобы нарушить одно правило или даже два.

Мое сердце колотилось в груди, пока Моисей с трудом выдавливал из себя слова, и я сжала губы, чтобы подступающее к горлу рыдание не вырвалось в неподходящий момент и не заглушило слова, которые я так отчаянно хотела услышать.

— В конце концов, Джорджия, я нарушил только один. Я полюбил, — произнес он просто, четко, недвусмысленно.

Он любил.

А затем Калико зашевелилась и умчалась навстречу последним лучам уходящего солнца, пробивающимся сквозь дальнюю дверь, выходящую к загону. Сакетт последовал за ней, двигаясь медленным шагом и обнюхивая землю перед собой, оставляя нас с Моисеем наедине в объятиях друг друга, словно здесь их работа была закончена.

— Кто ты, Моисей? Ты другой. Я никогда не думала, что смогу снова полюбить тебя, — слезы заливали мое лицо, но я не вытирала их. — Ты не знал, как любить. А я не знаю, как вести себя с таким Моисеем.

— Я знал, как любить. И я полюбил тебя. Я просто не знал, как показать тебе это.

— И что же произошло? — спросила я.

— Илай. Илай направил меня. И он показывает мне, как это делать, — тихо ответил Моисей.

Он так и стоял, уткнувшись в мои волосы, и я была благодарна за это. Мне нужно было время, чтобы понять, как реагировать. Я знала, если посмотрю на него с жалостью или со страхом, или даже с недоверием, все, что мы построили, мгновенно разрушится. Я так же понимала, что если я захочу любить его, по-настоящему любить, а не просто желать или нуждаться в нем, то должна буду принять его таким, какой он есть.

Поэтому я прижалась губами к шее Моисея и прошептала:

— Спасибо тебе, Илай.

Я услышала, как Моисей резко вздохнул, а потом он крепче обнял меня.

— Я любил тебя тогда, Джорджия, и я люблю тебя сейчас.

Я прочувствовала рокочущий звук каждого слова и прикоснулась своими губами к его, чтобы смаковать их приятное послевкусие. Не было в мире ничего слаще. Он поднял меня, и я крепко обвила его руками и ногами. Вцепившись одной рукой в мои бедра, а другой перехватив меня за спину, Моисей целовал меня так, словно у него было время всего мира, и он бы предпочел находиться именно здесь, чем в любом другом месте на земле. Когда, наконец, он поднял голову, оторвав губы от моего рта, и прикоснулся к моей шее, я услышала его шепот:

— Глаза Джорджии, волосы Джорджии, губы Джорджии, любовь Джорджии. И длинные-длинные ноги Джорджии.

27 глава 
Джорджия  

Чтобы избавиться от переизбытка энергии, я бегала по вечерам. Но когда я выходила на пробежку, у меня не было никакого желания останавливаться ради светских бесед. И я не хотела, чтобы люди видели, как подпрыгивает моя грудь, или отпускали ехидные комментарии по поводу моего неравномерного загара. Мои руки и лицо стали коричневыми из-за того, что я работала на улице почти целый день, но я носила джинсы, и поэтому ноги даже и близко не были того же оттенка. Все маленькие города были похожи на Леван, и люди в них подмечали малейшие детали, обращали внимание на каждую мелочь, обсуждали и судачили между собой. Поэтому я избегала город и бегала внизу вдоль полей, мимо водонапорной башни или мимо старой мельницы, когда не могла уснуть. А в тот день я не могла уснуть.

Возвращение родителей домой и резкое изменение отношений между мной и Моисеем взволновали и выбели меня из колеи. Я хотела быть с Моисеем. Вот и все. И я была более чем уверена, что он тоже этого хотел. Но так же, как и семь лет назад, Моисей и я мчались вперед со скоростью света, перейдя за несколько дней от прощения к желанию быть вместе навечно. Тем не менее, я не могла поступить так снова. Мой отец был прав, ведь я стала женщиной, матерью и должна соответствовать. Я больше не могла вести себя подобным образом, поэтому пожелала Моисею спокойной ночи и рано ушла домой, как подобает хорошей воспитанной девушке. Но от этого я не испытала ни капли радости. Несомненно, пришло время съезжать от мамы с папой.

Я бежала во всю прыть. В каждой ладони у меня было по маленькому карманному фонарику, свет от которых прыгал туда-сюда из-за ритмичного движения рук. Моим родителям не нравилось, что я бегала в одиночестве, но я была уже достаточно взрослой, чтобы не спрашивать у них разрешения потренироваться. Единственную опасность среди полей могли представлять скунсы, бродячие койоты да изредка встречающиеся гремучие змеи. Однажды мне даже пришлось одну перепрыгнуть, но она была мертва. Правда я не знала об этом, пока не заметила ее на том же самом месте на следующий вечер. Скунсы не представляли смертельной опасности, а койоты меня боялись, поэтому, кроме змей, меня ничего больше не беспокоило.

Луна была довольно полной, поэтому в фонариках не было особой необходимости. Пробежав три мили из своих пяти, я приблизилась к старой мельнице, окутанной мягким белым светом, и это зрелище заставило меня взглянуть на знакомое место новым взглядом. Старая мельница выглядела точно такой же, как и раньше. Мне стало интересно, почему Джереми Андерсон нанял Моисея вычистить ее и снести старые перегородки, если после этого ничего не собирался с ней делать. Окна все так же были заколочены, а сорняки стали выше. Но место не выглядело таким, словно за семь лет его забросили. Кто-то за ним все-таки приглядывал.