Ведомые - страница 57

Ее упрямый носик морщится, и я испытываю непреодолимое желание поцеловать его.

— Конечно, может, — говорит она. — «Битлз» — для наслаждения и ностальгии. «Стоунз» — для пьянства и секса.

На слове «секс» мой член подпрыгивает, как бы напоминая, что я его игнорирую. Я наклоняю бедра к кровати и прижимаю его к матрасу. Похотливый ублюдок протестующе дергается. Я сочувствую своему нуждающемуся стволу. Правда. Однако некоторые вещи стоят больше.

Продолжай говорить себе это, чувак.

— Почему «Битлз» не подходит для секса?

Не могу удержаться от вопроса. Ошибка. Поворот любого разговора в сторону секса — это игра с огнем. И, очевидно, мне нравится сладкая боль от медленного сгорания.

Софи пожимает плечами, белая простыня еще ниже сползает по ее плечу.

— Назови хоть одну песню «Битлз», которая будет сексуальнее песни «Стоунз».

Я пялюсь на ее плечо. Это гребаное плечо очаровывает. И она даже не голая. Каждый вечер Софи надевает в постель футболку большого размера и коротенькие шортики. Я отдаю себе отчет в том, что она считает это самым бесполым нарядом, в котором можно спать. Я пробовал то же самое, обычно надевая свободные брюки и футболку. Но она ошибается.

Ее сиськи, не скрытые лифчиком, мягкие и округлые. Не замечать, как они раскачиваются и подпрыгивают под тонким хлопком, который любовно цепляется за ее фигуру, невозможно. Каждую ебаную ночь я воображаю, как переворачиваю Софи на спину и стягиваю футболку с ее фантастической груди.

Я столько раз представлял себе, как она держит руки над головой, выгибает спину и высоко поднимает пухлые холмики. Я бы упивался ею, просто смотрел, заставляя извиваться в ожидании первого контакта. Я бы делал это медленно, покрывая поцелуями каждый дюйм, оставляя бутоны ее сосков напоследок, когда она начнет хныкать, чтобы я уделил им внимание.

При мысли о том, чтобы пососать сиськи Софи, язык прижимается к небу. Дерьмо! Я прочищаю горло, пытаясь сосредоточиться на ее вопросе. Какой был вопрос?

— Не могу придумать ответа, — признаюсь я честно.

Она победно хмыкает.

— Видишь? Я всегда права.

— Продолжай повторять себе это, Болтушка. От этого слова не превратятся в правду.

Наши руки так близко, что пальцы почти соприкасаются. Я не двигаюсь. И это волевое решение. Упражнение, которое проделываю каждую ночь. Есть правило: я могу держать ее, но не могу исследовать. Никаких поглаживаний ее кожи, никаких движений моих рук. Я могу прижать ее к себе или прижать спиной к животу, но не позволю своему твердому члену вонзиться в ее аппетитную задницу.

А когда мы лежим вот так, общаясь поздно ночью, я никогда, совсем никогда не сосредотачиваюсь на ее губах. Этих губах, пухлых и розовых, которые все время двигаются: говорят, поджимаются, улыбаются. Хочу слизать ее улыбку, вобрать ее слова, смех.

В то же время именно ее улыбка и смех удерживают меня от того, чтобы взять желаемое. Потому что если бы речь шла только о сексе, я бы уже трахнул ее. Это более некомфортно.

У меня никогда не было интимного опыта. Я не знал, насколько приятным может быть ощущение, когда кто-то просто рядом с тобой и пусть весь мир подождет. Мир может отвалить нахер, когда я с Софи Дарлинг. Есть только мы. Мне не нужно быть никем, кроме как Габриэлем.

Если уступлю своим низменным желаниям, это все усложнит. Я не знаю, как быть парнем. Черт, ненавижу это слово. Оно звучит по-детски. Если я заявлю права на Софи, она будет моей. Я буду принадлежать ей. Но я могу все испортить.

Моя жизнь — это «Килл-Джон». Куда это приведет Софи? К холодному, эмоционально недоразвитому ублюдку, который едва ли рядом?

— Люблю Испанию, — теперь шепчет она, вырывая меня из раздумий.

Смотрю на нее в темноте.

— Почему?

— Не знаю. Что-то такое в воздухе. Мне хочется танцевать, есть тапас, пить сангрию.

— Короткий список, — бормочу я. — Танцы, да?

Она смотрит в мою сторону, взгляд вспыхивает в приглушенном свете.

— Знаю, звучит адски стереотипно, но, когда думаю об Испании, представляю себя танцующей фламенко, одетой в юбку с рюшами и с цветком в волосах.

Я издаю тихий смешок.

— Ты умеешь танцевать фламенко?

— В голове — да. И я невероятная.

— У тебя всегда было богатое воображение, Болтушка.

Она напевает что-то радостное, соглашаясь со мной, а потом откидывает подушку на другой бок, как делает, когда готова заснуть. Это прохладная гелевая подушка, которую она купила после того, как стала жертвой рекламной кампании Либби и Киллиана об этой «волшебной» подушке и о том, как она подарит ей лучший сон в жизни.

Софи купила мне такую же, потому что хотела создать и мне такие же удобства. Она и не подозревает, что такая забота вырвала мое сердце из груди и положила его на блюдо, чтобы она могла его забрать.

— Ты должен потанцевать со мной, — бормочет она.

— В твоих мечтах, милая.

В ответ я слышу довольный смешок.

Не обращая внимания на то, что я медленно выпутываюсь, она прижимается ближе, укладывая голову на изгиб моего плеча. Теперь это ее место рядом со мной. Рукой Софи легонько касается области сердца. Когда ее палец лениво рисует узоры на моей груди, я крепко зажмуриваю глаза.

Сейчас я испытываю боль, настоящую физическую боль — в яйцах, животе, груди. Все болит с пульсирующей настойчивостью, вызванной воздержанием. Я хочу эту женщину больше всего на свете. Однако я хочу, чтобы она осталась. Понятия не имею, как удержать кого-то рядом. Потому что совсем не знаю, как открыть свое сердце.

Софи продолжает рисовать на мне, и мое одинокое сердце бьется быстрее, сильнее. Мне нужно, чтобы она остановилась. Нужно ее притормозить. Я сильно прикусываю губу и пытаюсь сосредоточиться на воздухе, входящем и выходящем из легких.