Чувство Магдалины - страница 22
Конечно, эта безмятежность давалась ей непросто. Попробуй, надень ее на лицо, когда видишь, как любимый смотрит измученными глазами. Господи, да неужели художественное вдохновение так тяжело дается? Неужели оно вовсе не радость, а мука мученическая? Неужели оно не позволяет нормально жить… Нормально спать, нормально есть. Вон, как Лео похудел, и желтые провалы образовались под глазами. Когда он закончит этот ее треклятый портрет, в конце концов?!
И однажды он позвал тихо:
– Иди, смотри…
Маша подошла – почему-то на цыпочках. И в первую секунду не узнала себя в девушке на портрете – такое от нее шло живое обаяние, такой внутренний свет… Хотелось смотреть и смотреть, и впитывать в себя жадно этот свет, и все было мало. Ее даже легкая дрожь пробрала, побежала мурашками по животу. Хотела что-то сказать, но вдруг сглотнула нервно и на выдохе расплакалась, как ребенок, прижав кулачки к губам.
– Что ты? Не понравилось, да? – испуганно спросил Лео.
– Понравилось… – выдавила Маша сквозь слезы. – Только это совсем не я… Она такая красивая, на портрете, она вся изнутри светится… А я разве такая?
– Да, ты тоже светишься изнутри. Правда.
– А почему я в себе никакого света не чувствую? – удивилась Маша.
– Зато я почувствовал, – ответил Лео. – И увидел. Разве тебе мало?
– Нет, нет… Знаешь, я ужасная дилетантка в живописи, я абсолютно ничего в этом не понимаю, но… Я могу сердцем увидеть, душой увидеть! По-моему, у тебя здорово получилось. Красиво. По-настоящему. Ой, я даже не знаю, какие слова говорят художникам, когда нравится…
– Спасибо, Маша, – тихо произнес Лео, глядя на нее торжественно и серьезно. – И ты сказала именно то, что я хотел от тебя услышать. Спасибо. Вечером придет Глебка Лаврович, ему тоже покажу. Интересно, как он оценит…
– А кто это – Глебка Лаврович?
– Да один знакомый художник… Довольно успешный, кстати. Выставляется часто, продается довольно хорошо. Я его вместе с женой позвал, ее Лялей зовут, очень забавная девица. Я думаю, ты с ней подружишься.
– Ой, так надо же стол накрыть! – засуетилась Маша. – Приготовить что-то. Может, до супермаркета прогуляемся, а?
– Давай, – согласился Лео. – Давно я в этот мир не выходил, даже интересно, а вдруг там изменилось что-нибудь…
– Да ничего там не изменилось, – рассмеялась Маша, – по-прежнему солнце светит и птицы поют.
– Да-а-а-а? – протянул Лео. – Странно…
– А завтра, я слышала, дождь обещают. А у меня кроссовки порвались, и в дырку вода натекает.
– Ой, Машка, Машка… Какой же я идиот, господи… – в ужасе схватил себя руками за голову Лео. – Мы же когда еще должны были по магазинам пойти, чтобы тебе обновки купить… Я же забыл совсем, правда! И ты тоже хороша, помалкиваешь!
– Ты же занят был, Лео, – улыбнулась Маша. – Как я могла… Да я лишний раз на глаза попадаться не хотела, не то что с просьбами обращаться! Ты же такой был… Будто прозрачный. Тронешь – и можно разбить вдребезги. И еще натянутый, как струна…
– Машка, Машка, какая же ты у меня умница! Да у тебя настоящий талант соучастия в творческом процессе! – воскликнул Лео. – Поверь, не каждый человек так может чувствовать и так соучаствовать!
– Да ну… – робко отмахнулась Маша. – Скажешь тоже, талант…
– Все, Машка, пошли! – потянул Машу за руку Лео. – На остаток дня объявляется большой шопинг! Даже за едой в супермаркет не пойдем, в кафе закажем! У нас же внизу хорошее кафе, закажем сейчас и на обратном пути готовый заказ заберем… Идем, Машка, идем, чего мы стоим, время теряем?
Успешный художник по имени Глебка Лаврович оказался приятным дядькой лет пятидесяти, с вальяжным пузом и окладистой ухоженной бородой, в недрах которой прятались мягкие румяные губы. Он ласково и с явным одобрением кивнул Маше, когда Лео представил ее, и подтолкнул под локоток молодую женщину, проговорив так же ласково:
– А это, стало быть, моя Лёля… Она немногим старше тебя, так что подружитесь, я думаю. Мы с Лёлей здесь частые гости, и по делу заходим, и без дела. И вы поболтать о том о сем сможете.
Лёля ничего не ответила, смотрела на Машу раздумчиво и туманно, словно примеривалась, о чем бы могла с ней поболтать. Хотя и не было в ее взгляде ни горделивости, ни отторжения, скорее всего, в этот момент ее занимали совсем другие проблемы. Наконец Лёля произнесла чуть нараспев:
– Платье у тебя классное… Где купила? В Пассаже?
– Ой, тебе правда понравилось, да? – с радостью откликнулась Маша. – Это мы сегодня купили… Оно ужасно дорогое, и я не хотела, но Лео настоял… Да я и не умею носить такие платья! И каблуки! Кто придумал эти ужасные каблуки? Но Лео сказал, что платье без каблуков теряет свой смысл… Не стану же я с ним спорить, правда?
– М-м-м… Понятно все с тобой… Поплыла, да? Все Лео да Лео… – также нараспев произнесла Лёля. Чуть улыбнулась и отстранилась взглядом, будто снова ушла в туман.
Она вообще была вся такая – туманная. Маше она напомнила Беллу Ахмадулину в юности – та же темная челка на лбу, те же удлиненные «стрелками» глаза. И выражение лица то ли горделивое, то ли скорбное, с опущенными вниз уголками губ… Она так и сказала девушке, полагая, что та примет ее слова за комплимент:
– А знаешь, ты на кого похожа? На Беллу Ахмадулину!
– На кого? – удивленно приподняла темную бровь Лёля и глянула на мужа, будто предлагая ему также удивиться.
– Соглашайся, Лёлька, чего ты растерялась! – тихо засмеялся Глеб, нежно сжав локоть жены. – Это знаменитая поэтесса, я тебе потом почитаю ее стихи… – и, обратившись к Маше, произнес уважительно: – А ты, стало быть, поэзией увлекаешься, да?
