Моя Марусечка - страница 49
– Ненавидишь, значит? – осторожно переспросила Маруся, глядя на нее исподлобья. – Надо же. А мне, наоборот, нравилось. Мы с мамой тоже и коров, и кур держали…
– А чего тогда сюда приперлась, раз тебе все это нравилось? – усмехнулась сердито Яна. – Вот бы и сидела там, около коров и кур. Взяла и приперлась, заняла мое место.
– Да я его не занимала, Ян! Я ж не знала, что Анна Васильевна тут с тобой так сурово обошлась!
– А если б знала, не поехала бы?
– Ну, я не знаю. Нет, наверное…
– Да ладно, не парься. Ты тут действительно ни при чем. Это я так, на судьбу злюсь. Сама виновата. Не надо было мне сверх меры из штанов выпрыгивать, надо было сидеть себе потихоньку, шажок за шажком наверх ползти. А я решила одним махом – и сразу в дамки. Сама виновата.
Так, за разговорами, они вошли в тенистый старый двор, уселись на хлипкую скамеечку перед дощатым черным столом. Такие приспособления – скамеечки со столами – чудом еще сохранились в старых дворах. Их деревянная, почерневшая от дождей и снегов память бережно хранит и забавы летних вечерних доминошников, и дворовые наивные песни патлатых юнцов под плохо настроенную гитару, и первые робкие поцелуи школьных парочек, вспугнутых строгим призывом из родительского окна. Годы идут, доминошники те давно уже вымерли, и юнцы-певуны превратились в солидных дяденек, и парочки те раскидала злодейка-судьба в разные стороны, а почерневшее от времени приспособление до сих пор несет свою грустную службу, с удивлением прислушиваясь к озверелому мату местных подростков, надувшихся дешевым пивом и песен больше не поющих. И тихо удивляется про себя – куда ж подевались, в какую Лету канули эти милые дворовые песни про то, как «понял он, что лучше Тани нету, только Таня замужем уже…».
Выложив из сумки съестные припасы на стол, Маруся легко уговорила и Яну с Олежкой отужинать вместе с ней. Олежка моментально умял булку, потом принялся за колбасу, запихивая ее в рот целыми кружочками, чем вызвал стыдливое неудовольствие матери:
– Э, сынок, ты чего это! Я ж тебя ужином вообще-то кормила! Ешь вон свое яйцо шоколадное, раз выпросил.
– А я не хочу твою овсянку! Я колбасу хочу! – с набитым ртом проговорил Олежка и потянулся за новым кружочком. – Тетенька, можно мне еще?
– Ой, да конечно! Ешь, конечно! – торопливо придвинула к нему пластиковую подложку Маруся, жалея, что не догадалась купить чего-нибудь повкуснее. – Ешь, я не хочу! Я вот булку с молоком…
– Господи, стыдоба какая! – глядя на сына, почти сквозь слезы произнесла Яна и втянула голову в плечи. Потом тихо пробормотала себе под нос: – Ну что, что мне делать, ума не приложу. А если я так и не найду себе работу? Прописка – это еще полбеды. Как узнают на собеседовании, что у меня ребенок маленький, сразу мордами киснут.
– А родители? Они не хотят взять внука к себе? Ну, на время хотя бы? Пока ты работу не найдешь?
– Ага, размечталась… – грустно усмехнулась Яна. – Они только того и ждут, чтобы я, так вот поскитавшись, домой вернулась… А я не хочу, не хочу!
– Да уж… – тихо вздохнула Маруся, допивая молоко из пакета. – Как странно жизнь устроена, правда? Мне вот здесь, в городе, очень плохо, я бы с удовольствием к себе в Кокуй уехала, к своим коровам… А тебе, выходит, наоборот…
– Ну да. И правда, странно жизнь устроена, – покачала головой Яна. – А почему тебе, кстати, здесь, в городе, плохо?
– Не знаю… Как-то жестоко все здесь, не по-людски…
– Да. Ты права. Город жесток. Но я-то согласна с его жестокостью, вот в чем дело! Я ее принимаю и понимаю, я хочу этой жестокости, я хочу здесь карьеру делать! Пусть меня переломает, как тростинку на ветру, все равно хочу! Квартиру хочу, машину… Пусть не сразу, но мне сам этот путь по душе, сам процесс… Да я и встала уже на этот путь, и пошла по нему! Да если б не твоя Бритва… С-с-ука завистливая…
– А я вот совсем не хочу… – грустно вздохнула Маруся. – Не для меня все это…
– Ну так и вали тогда в свой Кокуй! Чего ты тут вздыхаешь сидишь? Только на нервы действуешь! Ведь никогда же не свалишь! Будешь страдать, а все равно сидеть и за эту жизнь цепляться! Что, не так?
– Не сердись, Ян… Я же перед тобой ни в чем не виновата… – дотронулась Маруся до ее плеча. – И не ругайся, ребенка испугаешь… Слушай, а давай я тебе денег взаймы дам, а? У меня есть! Давай?
– Ну давай… – неуверенно произнесла Яна, покосившись на притихшего Олежку. – Только я не знаю, когда сумею отдать…
– Ой, да ладно… Когда сможешь, тогда и отдашь! – засуетилась Маруся, доставая из сумки кошелек. – Вот, у меня тут пятнадцать тысяч есть… Сегодня как раз аванс на карточку перечислили, я сняла…
– Ладно. Давай тогда телефонами хоть обменяемся, что ли… Запиши себе мой мобильный… Только сама звони, у меня входящие бесплатные!
Во дворе между тем совсем стемнело. Старые тополя неприветливо шумели высокими кронами, налетевший ветер подхватил и понес со стола пустой картонный пакет из-под молока, несколько тяжелых капель плюхнулось на черные доски, предвещая скорый ночной дождь. Яна поежилась, натянула на голову Олежке капюшон, с тоской посмотрела вверх на темные окна:
– Ну, что-то наша тетя Нина затрахалась сегодня напрочь…
– Ой, ну чего ты такое при ребенке! – всполошилась испуганно Маруся.
– Да ладно! Пусть жизни с самой изнанки учится, раз без серебряной ложки во рту родился! И город жесток, и жизнь жестокая… О! Ну наконец-то! Все, Олежка, скоро домой пойдем! – воскликнула она тут же радостно. – Свет на кухне зажегся! Сейчас наш приходящий хахель кофею испьет и домой к себе свалит…
