Моя Марусечка - страница 58
– Ты что, обиделась? – вскоре тронул ее за плечо Никита. – Не обижайся, Марусь. Ты пойми…
– Ой, да ладно! Все я понимаю! И вовсе даже не обиделась, еще чего.
– Нет, я правда тебе благодарен! Очень благодарен, поверь! Сам бы я точно не смог. Вот понимаю, что по-другому нельзя было, а только мать все равно жалко.
– Ну, так это и нормально, что жалко, – не поворачивая от окна головы, грустно произнесла Маруся. – Матерей всегда надо любить и жалеть в любом случае. На то ты и есть ей родной сын, чтобы любить и жалеть! – пожала она плечами, продолжая вглядываться в мокрое от дождя окно. – Я тоже свою маму люблю и жалею. Смотри, как быстро доехали! Сейчас повернем направо и во двор уже въедем.
– А кстати. Как ты узнала, что квартира освободилась? Ты там была, что ли? И ключи уже у тебя…
– Потом расскажу, Никит! Как-нибудь потом, если вообще получится, – грустно усмехнулась Маруся, выходя из машины. – Забирай вещи, пошли в новую жизнь, в самостоятельную.
Квартира встретила их настороженно, будто присматриваясь к новым своим хозяевам. Было слышно, как звонко разбиваются капли воды из крана о железную раковину на кухне, как скрипят дощатые старые половицы под ногами.
– Да… Как давно я здесь не был. Целую вечность, – тихо проговорил Никита, останавливаясь посреди комнаты. – Здесь все, как тогда, при бабушке, было. И даже мебель та же.
Вздохнув и оглядевшись вокруг грустно, он уже более уверенно прошел на кухню, попытался закрутить кран, но он и не подумал поддаться его хозяйской руке, продолжая звенеть режущей слух капелью.
– Сантехнику менять надо, – произнес он деловито, оборачиваясь через плечо к стоящей в кухонном проеме Марусе. – Завтра же зайду в магазин, присмотрю чего-нибудь. И ремонт надо делать. А окно какое пыльное, посмотри! Как же они тут жили, даже окно не удосужились помыть. Ничего, это мы все сделаем, все устроим! Правда, Марусь? – снова обернулся он к Марусе, радостно улыбаясь. – Господи, даже не верится!
Развернувшись, он так же деловито прошел по коридору в сторону совмещенного, по всей видимости, санузла и, застыв в проеме, долго рассматривал его содержимое, и покачивал головой сосредоточенно, будто прикидывая что-то в уме. Потом пробормотал себе под нос:
– И тут надо все менять, конечно. Надо завтра же бригаду найти. Хотя новую плитку я и сам положу.
Потом, шагнув широко к Марусе, он неожиданно встряхнул ее за плечи так, что голова ее мотнулась назад, проговорил радостно:
– Маруська! Я же поверить не могу! Если б ты понимала до конца, что ты сейчас со мной сотворила! Знаешь, будто в груди старый нарыв лопнул – так легко стало! Слушай, а давай музыку включим! Здесь есть какая-нибудь музыка? Жить, жить хочу, Маруська! Сам, своей собственной жизнью, своим собственным временем. Ты хоть догадываешься вообще, какая это драгоценность – свое собственное время? Нет, не догадываешься…
– Да где уж мне… – тихо усмехнулась Маруся.
– Слушай, а давай чего-нибудь поесть приготовим, а? На меня такой голод зверский напал. Я сейчас в магазин сбегаю. И вина выпьем! Надо ж отметить начало новой жизни! Чего купить, говори быстрее!
– Погоди, Никит. Мне с тобой поговорить надо.
– Поговорим! Обязательно поговорим! – торопливо махнул рукой Никита. – Потом! Ну что ты стоишь, как неродная? Снимай куртку, разберись тут пока по-хозяйски.
– Нет, Никита. Не буду я куртку снимать. Я сейчас уйду. Пойдем в комнату, присядем ненадолго.
– Куда? Куда ты уйдешь? Не понял…
– Пойдем сядем, говорю! – Грустно улыбаясь, Маруся подтолкнула его в спину. – Не слышишь, что ли? Совсем уже обалдел от счастья.
– Ну, давай говори, что у тебя там… – послушно присел Никита на краешек старого большого кресла, глядя на нее нетерпеливо. По всему было видно, что не хочется ему ни сидеть, ни заниматься разговорами, а хочется срочно что-то делать, куда-то бежать, действовать, жить!
– Вот, возьми, – протянула Маруся ему ключи на ладошке. – Возьми, они твои. А я сейчас уйду. Только ты не удивляйся, ладно? Конечно, надо было тебе все с самого начала рассказать. Но я думала, что так правильнее будет, чтоб потом…
– Что? Что рассказать? У тебя что-нибудь случилось, Марусь?
Она только вздохнула, садясь напротив него на такой же старенький, как и кресло, диван, потянула юбку на круглых коленях, как прилежная девочка-скромница, взглянула исподлобья. Потом, еще раз вздохнув, выпалила решительно:
– У меня ничего не случилось, Никит! Это у тебя случилось! У тебя сегодня ночью сын родился!
– Марусь, ты чего говоришь? – уставился он на нее обалдело. – Какой сын?
– Обыкновенный, маленький… Росту пятьдесят семь сантиметров, весу три с половиной килограмма. Наташин и твой сын. Я ее видела вчера, Никита. И говорила с ней. Наташа любит тебя.
Она сбивчиво принялась рассказывать ему обо всем – и о странной просьбе умирающего Виктора Николаевича, и о своем визите сначала к Марии Александровне, а потом и к самой Наташе, и о долгом их разговоре… Он смотрел на нее и будто не видел и не слышал вовсе. Будто укатали его лицо в прозрачную и непроницаемую маску-пленку, потушили свет в глазах, перехватили удавкой дыхание. Маруся даже испугалась, на него внимательно глянув, потом тронула слегка за плечо:
– Эй, ты чего? С тобой все в порядке? Ты слушаешь меня, Никит?
– Да. Слушаю. Говори, – прошелестел он бледными губами, продолжая глядеть куда-то сквозь нее.
– Вот правильно про тебя Наташа сказала, что ты слишком уж тонкий да впечатлительный, как нежный цветок орхидея! А от себя я по-другому скажу – никакая ты не орхидея, а обыкновенный дурак! Идиот из идиотов! Гордый такой, видишь ли, оказался! Обиделся, что жена ушла. Нет чтобы за ней побежать да выяснить, что к чему! И она тоже хороша… Тоже гордая! Ей свекровка на дверь указала, она и ушла.
