Каникулы с чертёнком - страница 34
Он нравится мне! И жесткий бизнесмен с суровым взглядом, и обаятельный папаша с нежной улыбкой, и разъяренный лев со звериным оскалом, и уставший от женского внимания колючий насмешник. Потому и сопротивляться бесполезно: я давно уже отдала свое сердце, кажется, еще в первую секунду, как увидела Лаврентьева, сразу влюбилась в него. Мы знакомы несколько дней, а кажется, я знала его всегда. И ждала встречи с нетерпением и предвкушением чуда. Вот только… я лишь одна из многих. А он для меня единственный. И сейчас разобьет мне сердце.
Наше дыхание смешалось, у меня задрожали колени и екнуло сердце. Еще полсекунды и…
Он слизнул капельку с моей щеки. Лев меня лизнул! Не двигаясь, прошептал:
– А молоко-то скисло. – Отстранился и с усмешкой осмотрел меня. – Похоже, что в ваших руках взрывается все – от бутылок до компьютеров. Что будет следующим? Уничтожите мой дом?
– Я не виновата! – От досады я возмутилась сильнее, чем следовало. Ткнула его в грудь. – Вы напугали меня, я уронила бутылку, а молоко скисло… Значит, там возникло чрезмерное давление, вот и результат!
– Отлично, ученица, – хрипло ответил Лаврентьев. – Зачет по физике вы сдали. Что теперь? Анатомия?
Я опустила глаза, осознавая, что, ткнув его в грудь, так и не убрала руки и все еще трогаю мужчину. Сглотнув, отпрянула и, извинившись, хотела сбежать, но поскользнулась на пролитом молоке и, беспомощно взмахнув руками, вскрикнула. Тапки разъезжались, мне никак не удавалось восстановить равновесие. Точно упала бы, но Лев бросился и, обхватив ладонями талию, помог устоять. Я только хотела поблагодарить, как глаза Лаврентьева расширились. Мокрый пол под его босыми стопами жалобно скрипнул, и мы оба рухнули на пол. Я оказалась сверху, чему сначала порадовалась, а потом отчаянно покраснела. Губы мужчины вновь притягивали мой взгляд.
Лев улыбнулся и проговорил:
– Сейчас та самая минута.
– А? – растерялась я. Он тоже думает о том, о чем и я? – Что вы имеете в виду?
Он кашлянул, скрывая смешок.
– Что имею? – И тут же прогнал с лица улыбку, посмотрел серьезно, будто мы не обнимались едва одетые на мокром от кислого молока полу, а сидели в его офисе. – Вы просили напомнить, как будет свободная минутка. О комплиментах.
– Ах, это, – с легким разочарованием протянула я.
Да какие комплименты?! Я могла сейчас думать только о твердом теле под собой, ощущать его жар, трогать обнаженную кожу и млеть от запаха корицы и дорогого табака, что щекотал мне нос. Хотелось уткнуться в его шею и вдыхать, вдыхать… Но я не могла себе этого позволить, иначе выдам себя с головой. У меня невольно вырвался смешок: а сейчас, прижимаясь к мужчине всем телом и даже не думая подниматься, я чем себя выдаю?
– Удобно? – почти мурлыча, уточнил Лев. Вот же хищник семейства кошачьих! – Значит, так и начнем.
И, положив руки мне не талию, сплел пальцы в замок. Прижал меня к себе так, что перехватило дыхание и в лицо бросилась краска. Я хотела возмутиться, вырваться, но Лаврентьев перевел задумчивый взгляд на потолок и уточнил:
– Значит, говорить дочери, что она красивая, неправильно?
Я лишь задыхалась, пытаясь прийти в себя и понять, как поступить. С одной стороны, он ведет себя нахально и вызывающе, с другой… лежит и, глядя в потолок, размышляет о дочери. У меня мозг буквально взрывался. Как это можно совмещать?! Как он может, удерживая в объятиях няню, говорить о Марго? Нет-нет! Это неправильно, неэтично, некультурно, бесстыже, волнующе, возбуждающе, приятно… Да-да! Нужно сейчас же это прекратить. Ну вот сейчас. Ну же, Люба! Хотя бы сейчас…
Понимая, что весь мой запал испарился, как и молоко с разгоряченной кожи, я обреченно ответила:
– Нет, Лев Сергеевич, вы неправильно меня поняли. Я не утверждала, что нельзя говорить дочери, что она красивая. Даже наоборот. Но я видела и не раз, как Марго выпрашивает у вас этот комплимент. Она всякий раз спрашивает: я красивая? И вы отвечаете: да, красивая.
– Это плохо? – приподнял брови Лаврентьев.
Он перевел взгляд на меня, и я невольно поежилась, ерзая на нем. Лев выдохнул, будто я причинила ему неудобство, но рук не разжал. Лишь взгляд его потемнел, а глаза заблестели. Разговаривать в таком положении было до странности неудобно и жутко волнующе. Но… Я понимала, что сделаю все, чтобы хоть немного понежиться в объятиях этого мужчины, но при этом мне не хотелось, чтобы он меня сравнивал с другими женщинами.
Я важно покивала и тоном Геннадия Степановича, который читал нам жутко скучные лекции, проговорила:
– Это плохо, да. Потому что ребенок не обязан выпрашивать любовь, которую родитель ему должен априори.
– О как, – мягко усмехнулся Лев, и мне показалось, что его объятия стали чуточку теснее. – Я знаю много видов… любви. Но какая же из них называется «априори»?
Я посмотрела на него с недоумением:
– Вы же шутите?..
Хотелось закончить словами «или троллите», но я вовремя сдержалась. Я не предполагала, знает ли Лаврентьев значение этого слова. Да, он всего лет на десять меня старше, но порой десять лет – это целая вечность. К тому же он большой бизнесмен, а в тех кругах свой собственный язык. В котором нет подобных слов. Но не это главное. Я боялась ответа. Что если он скажет «да»? И на какую часть вопроса он так ответит? Ощущая, что вспотела от волнения, я попыталась отстраниться, но мужчина тут же сильнее сжал руки, словно не хотел меня отпускать, да быстро проговорил:
– Разумеется шучу! Не убегай, Люба… Любовь Алексеевна. – Торопливо, будто я отчаянно вырывалась, добавил: – Когда еще у меня выдастся свободная минутка для разговора?
