Мечта для нас - страница 80

Кромвель взял меня за руку, крепко сжал, закрыл глаза, и я поняла, что он хочет сказать.

– Он всегда хотел, чтобы я занимался музыкой, это было его величайшим желанием. Он знал, что я ее люблю, что не могу без нее… а я его подвел. – Лицо Кромвеля мучительно исказилось. – Я разбил ему сердце. – Я придвинулась ближе и обняла юношу крепче. Он посмотрел на меня: – А потом он не вернулся домой.

Глава 19

Кромвель

Эхо моего голоса вязло в воздухе, слова тянулись, как перья, прилипшие к дегтю. Я держался за Бонни, словно утопающий за спасительную соломинку, отделяющую его от гибели.

Я сглотнул.

– Мой… папа.

От одного этого слова у меня по позвоночнику побежала волна холода, и все внутри перевернулось.

Бонни ничего не сказала, просто обнимала меня и ждала, пока я успокоюсь. Я посмотрел поверх ее плеча на стоявшее у стены электропианино и вспомнил старое деревянное фортепиано, которое отец подарил мне на двенадцатилетие.

– Закрой глаза, Кром, – сказал он, увлекая меня за собой по коридору.

– Что это?

Восторг бурлил у меня в крови, как электричество в линии электропередачи, проходившей возле нашего дома.

Отец закрыл мне глаза ладонями. Когда мы наконец остановились, он отошел от меня и убрал руки.

– Так, сынок, можешь смотреть.

Я открыл глаза и ахнул, увидев деревянное пианино – оно стояло напротив стола в нашей столовой. Я подбежал и остановился в шаге от инструмента, сглотнул и погладил гладкий полированный бок – он был весь в пятнах и трещинах, но меня это не волновало.

– Знаю, Кромвель, это не много. – Я посмотрел на отца: у него покраснели щеки. У двери стояла мама, в ее глазах блестели слезы. Я снова повернулся к пианино. – Оно старое и подержанное, но прекрасно работает, я проверял.

Я не понимал, о чем он говорит, потому что ни разу в жизни не видел ничего прекраснее этого инструмента. Я взглянул на папу, тот, прочитав в моих глазах безмолвный вопрос, кивнул:

– Играй, сын. Послушай, как будет звучать.

Когда я садился на старый, скрипучий табурет, мое сердце то бежало вперед, то замирало. Я посмотрел на клавиши – для меня они были словно открытая книга. За каждой нотой, которую открывала та или иная клавиша, был закреплен определенный оттенок, так что мне оставалось просто следовать за цветами.

Я коснулся клавиатуры и начал играть. В сознании танцевали такие яркие краски, что глазам делалось больно. Меня захватили сияющие радуги и спирали. Красные, синие, зеленые оттенки манили меня, заставляли гнаться за ними.

Звуки музыки наполнили комнату, и я улыбнулся. Мою грудь распирало какое-то неведомое чувство, которое я не мог объяснить. Когда цветовая дорога, которой я следовал, закончилась, я убрал руки с клавиш и посмотрел на родителей.

Мама прижимала пальцы к губам, из глаз у нее текли слезы. Папа же взирал на меня с гордостью.

У меня перехватило дыхание. Папа мной гордился…

– Ну, как ощущения, сынок? – спросил он.

Я уставился на клавиши, пытаясь подобрать слова, чтобы описать свои мысли. Забавно: я мог смотреть на музыку и играть то, что чувствую. Цвета указывали мне путь, а охватывавшие меня эмоции подсказывали, что играть. Я мог говорить посредством своей музыки.

Слова же давались мне с трудом.

Я попытался придумать что-то похожее. Взгляд мой упал на стену, на которую моя мама много лет назад повесила разные фотографии, и меня осенило. Я вновь посмотрел на папу.

– Как будто ты только что вернулся домой.

Мне показалось, что папа перестал дышать. Он проследил за моим взглядом и уставился на фотографию, где был изображен он сам. На том снимке он был в офицерской форме.

– Кромвель, – пробормотал он хрипло и положил руку мне на плечо.

«Как будто ты вернулся домой».

Я посмотрел на Бонни и проговорил дрогнувшим голосом:

– После того дня он всюду меня возил, пытался показать меня нужным людям, тем, кто, как и я, мог играть. – Я засмеялся. – Как-то раз он и сам попытался сыграть, а я пробовал его научить.

– Как, скажи на милость, ты это делаешь? – Отец покачал головой. – Мой мальчик – музыкальный гений, хоть и ребенок. А его отец – болван, напрочь лишенный слуха.

– Я играл и играл. Брайтонские композиторы взяли меня под крыло. Отец уезжал в командировки, и в его отсутствие я месяцами практиковался без передышки, ожидая возвращения. Симфонии изливались из меня как из рога изобилия. Вернувшись, отец снова брался за дело, с удвоенной энергией пытался помочь мне осуществить мою мечту…

Я закрыл глаза.

– Какую мечту, Кромвель?

Бонни наклонилась и поцеловала меня в щеку.

Набрав в грудь побольше воздуха, я продолжал:

– Я был совсем юным. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что детства как такового у меня не было. Я ездил с гастролями по стране, сочинял музыку, дирижировал оркестрами, исполнявшими мою музыку. – Я пустым взглядом уставился в пространство, в то время как память перенесла меня в те дни. – В конце концов мне все это надоело до чертиков. – Я покачал головой. – Мне было шестнадцать, а я провел большую часть жизни, сочиняя музыку, вместо того чтобы проводить время с друзьями. Я играл на всевозможных музыкальных инструментах, вместо того чтобы ходить на свидания с девушками. Как-то вечером я решил, что с меня хватит. – В горле встал ком. – На следующий день папа отбывал в очередную командировку в Афганистан. Британская армия выходила оттуда, оставалось лишь несколько подразделений.

Я умолк, не зная, смогу ли продолжить, но потом посмотрел на Бонни, заглянул в ее карие глаза и понял, что обязан рассказать все до конца.