Бунт невостребованного праха - страница 73

Генерал Уолтерс ерзает на широкой скамье:

- Почему они обращаются только к президенту? Пусть бы и к Генеральному секретарю...

А детская молитва продолжается:

- Мы будем обращаться с жалобой к Генеральному секретарю ООН...

- Ну вот видите, дошла очередь и до Генерального секретаря, - пытаются успокоить генерала наши дипломаты.

- Пусть обращаются, пусть обращаются в ООН. Для того, чтобы что-то сделать, денег там все равно нет. - Генерал выносит приговор детской молитве, как гвоздь вбивает: - Несбалансированная программа...

Я вздрагиваю, услышав перевод его слов. Это может быть приговор и мне. Какая у меня программа: сбалансированная или нет? В глубине души я понимаю, как и почему я оказался здесь. Дурак, блаженный меж двуx воюющих сторон. В воздухе носится призрак звездной космической войны, призрак СОИ. Я нужен генералам обеих сторон. Но я обратился именно к ООН - организации надправительственной. Не знаю, верю ли я в Бога. С утра - вроде атеист. К вечеру - верующий. А это значит - язычник, поганец. Но сегодня вечером в американском храме я верю молитве наших и американских детей. В высший, детский разум, не отягощенный и не обворованный соображени­ями генералов той и другой стороны.

Раздумьями об этом и закончился мой первый день пребывания в Нью-Йорке.

***

Приближается к концу и второй день.

Понедельник - день тяжелый и в Америке. Но само ощущение времени, кажется, утеряно. Дает знать о себе, конечно, разница в часовых поясах, угнетает и расстоя­ние. Но дело, видимо, совсем не в этом. Не в том, что люди разделены временем, расстоянием, укладом жизни. Это нечто иное. И сейчас я пытаюсь понять, что же? Выхваченность, выдернутость из родной тебе, привыч­ной почвы. И потому день прожитый нереален, он слов­но в тумане. Осознание того, что он еще тянется, про­должается, только дрожит в памяти, которой ты сам не всегда доверяешь, отрицаешь ее, потому что все здесь чужое: вода, хлеб, воздух, даже бумага и ручка, которой ты пишешь. А если это чужое, то и ты себе не свой. Заб­ранное железной решеткой окно, из которого льется бес­конечный ровный шум, словно неподалеку низвергается водопад или мельница, ветряк, крутится - это пульс чужой жизни, индустриальный пульс Нью-Йорка, пере­малывающего человеческие жизни, судьбы. Сейчас в эту крупорушку помещен и я.

Четыре часа, вторая половина дня, мы едем в магазин. Еще утром я получил деньги за работу, к которой не приступал. Везет меня уже знакомый мне шофер. В су­пермаркет, или, как меня уже просветили, "джаблот", что значит "яма" - магазин для негров и советских диплома­тов. Машина движется очень мягко, почти вплотную к другим автомобилям, что идут в одном направлении, попадись между ними комар - раздавят. И мне кажется, что не едем, а плывем по огромной реке. Водители не только уступают друг другу дорогу, но еше и обменива­ются благодарностями, когда разъезжаются. Одним сло­вом, на дороге царит дух дружбы и коллективизма - социализм, а может, и коммунизм.

Машины самых разных марок, но все они, на мой взгляд, какие-то тяжеловатые, будто беременные, груз­ные, основательные.

- Суть особенности американского характера, - по­ясняют мне, - любят все, что имеет вес. Автомобиль - главный показатель благополучия американца, в неко­ем роде его лицо.

И я, начиная более внимательно всматриваться в это лицо, стремлюсь увидеть, почувствовать, чем оно отли­чается от лица моего соседа по лестничной клетке в Бела­руси. Все мы дети одной матери, все мы только пассажи­ры на борту космического корабля Земли. И понимание меж нами и самих себя - главное, чего нам не хватает.

Не сегодня-завтра я ведь предстану перед ними, перед всем миром в ООН. И мне очень не хочется потерять собственное лицо. Человек среди людей - это нечто со­всем иное, нежели он же в собственном доме. А мы вынужены все чаще и чаще выходить из своих изб и даже навсегда порой отрекаться от них. Так как же нам сохра­ниться при этом, остаться людьми в любом количестве и не только при родном заборе на завалинке родной хаты. Может, как раз ООН и позволит нам понять друг друга, не потеряться, не рассеяться атомами во Вселенной, по­тому что мы жаждем одного: людьми зваться.

И сегодня я уже был в ООН. Меня провели в зал, где происходила процедура закрытия очередной сессии ООН. Как часто мы обманываемся в своих ожиданиях и пред­ставлениях! Так произошло и здесь, в ООН. ООН ведь. И ожидалось чего-то необычного, возвышенного. А все вопросы, проблемы, как здесь говорят, шли "под моло­ток": будничными голосами рутинно зачитывалось по­становление. Взлетал и падал молоток: решение приня­то. И так одиннадцать раз. И сессия ООН опять же, следуя дипломатическому сленгу, была похоронена.

Конечно, Нью-Йорк без небоскребов невозможен. Под сто и больше этажей. Но небоскребы не кажутся инородными городу, не угнетают и не принижают чело­века.

Индустриальность Нью-Йорка - это нечто больше очевидного. Это образ его жизни, дух, смысл существо­вания. Энергия, информативность, движение - вот что больше всего поражает в Нью-Йорке. На его улицах, ста­рых кварталах, у заброшенных, преимущественно серого или красного цвета строений и новых - ослепительно сверкающих - безостановочно что-то переделывается, ремонтируется, рушится и возводится вновь. Повсюду сугробы строительного песка, кружева лесов. Это напо­минает наши новые микрорайоны, где быт еще не отла­жен, хотя сами здания уже возведены, дорожники успе­ли положить и асфальт. Но следом за ними идут связисты - асфальт взрывают. Снова кладут асфальт и снова взры­вают, потому что пришли трубоукладчики. И так до бес­конечности. Что-то похожее происходит и здесь. Но не хочется думать, что все это так же бессмысленно, как и у нас. И действительно, смысл в этом есть, хотя и не со­всем понятный нам: вполне жизнеспособные малоэтажки сносятся - экономия земли, площади, - на их месте возводятся высотные дома. А к этому еще добавьте аме­риканское понимание престижности. Твой дом по всем параметрам должен превосходить дом соседа.