В объятиях Снежной Королевы - страница 24

«Да, Лёха, я — неудачница!» — она надеялась, он слышит именно это. Если с его внешностью он сидит в этой ремонтной конуре, то куда уж ей.

— Как-то не до этого было. Мама заболела. Я пошла работать. Да так и работаю по сей день. То здесь, то там. Где придётся.

— Да, я слышал, что твоя мама умерла. Проезжал как-то мимо, остановился. Соседи сказали, вы дом продали, ты в квартиру переехала, но адрес никто не знал.

— А ты бы пришёл?

— Я бы пришёл, Дан. Может это глупо…

Дверь открылась, впуская облако холодного пара и пожилого посетителя и Лёха осёкся, замолчал, виновато потупившись.

«Не глупее, чем караулить меня в супермаркете», — хотелось ей возразить. Но дедушка, кряхтя под ухом, доставал из авоськи старый телефон и говорить при нём неловко.

— Есть паспорт? — Лёха опёрся на конторку, и она тут же вспомнила его пальцы, длинные и изящные как у пианиста. Кажется, он даже учился в музыкальной школе.

— Да, конечно, — она полезла в карман и протянула ему документ.

— Сынок, скажи, — откашлялся дед. — А таких мамонтов вы ремонтируете?

— Конечно, — он улыбнулся тепло и приветливо. И дед повеселел прямо на глазах.

— А мне бабка, говорит: выкини, выкини. А чего ж его выкидывать, когда он может ещё послужит? — он обратился к Данке, показывая неверной рукой на телефон.

— Конечно, — поддержала его Данка, глядя как лёгким размашистым почерком Лёха заполнял бланк.

— Распишись, — он встал и протянул ей бумажки и ручку.

Ручка тёплая после его руки, и краем глаза она видела, как в такт дыханию под грудью распрямлялась и вновь морщилась его футболка.

«Эх, Лёха, Лёха!»

— А когда будет готово?

— Если народа будет не много, думаю часа через два, — он нажал на кнопку, экран загорелся. — Погоди, погоди, а ты симку-то чего не достала?

— А надо? — искренне удивилась она.

— Ладно, посиди тогда, — он покачал головой. — Я сейчас мамонта приму.

Застывший дед оживился, а Данка отошла к окну.

Сколько бессонных ночей она провела, вспоминая его глаза, сколько слёз выплакала в то лето, когда они продали дом. Как ненавидела она своих новых соседей, людей пожилых и мирных, просто за то, что они были «не он». Однажды даже проехала свою остановку, пробираясь сквозь толпу туда, где ей померещился его тёмный волнистый затылок. Она почти смирилась, когда всё в том же переполненном автобусе вдруг встретила его маму.

— Даночка, а он же так тебя на проводы ждал. Он оставил тебе в почтовом ящике записку. И весь вечер бегал к двери.

— Я её не получила, — растерялась Дана.

— Я так и подумала, — вздохнула мама. — Подожди, где-то тут у меня его письмо.

Она вытащила из сумки конверт и освободив его от содержимого, протянула Данке.

— Вот, возьми, он будет рад, если ты напишешь.

Сколько раз она гладила эти лёгкие размашистые буквы адреса, выведенные его рукой, но так ничего и не написала.

«Дорогой Леха», — начинала она, но потом зачёркивала «дорогой». «Милый Лёха», — и это звучало ещё ужасней. «Если я тебя не увижу, я умру» — требовал чистый лист правды, но так её и не дождался. Она перестала думать, бросила мечтать. Так незаметно прошло десять лет.

«Господи, ну почему сейчас?!»

— Дан, — его голос вывел её из оцепенения.

Он стоял так близко. Склонился к подоконнику, чтобы встать пониже, убирал с её лица непослушную прядь волос.

— Давай сходим куда-нибудь, посидим, поболтаем? Хочешь, пойдём прямо сейчас?

— А мой телефон? — она пыталась не выпасть из реальности.

— Я позвоню напарнику, он выйдет и сделает, а мы пока где-нибудь посидим.

Он просунул свои длинные пальцы в её сжатую ладонь. И её жалкая душонка быстро-быстро перебирала лапками как паучок по ванне, пытаясь спастись, вырваться, убежать. Но края скользкие и зацепиться не за что. «Мне нравится другой парень» — из последних сил карабкается она вверх. «Только он женат» — срывается и скользит вниз. «Ты сам женат» — цепляется за самый край. «Мне никто не нужен, кроме тебя» — её опрокидывают его глаза.

— Может вечером? — ей нужно время подумать и, наверно, ему не захочется выкручиваться перед женой. Это сейчас он как бы на работе.

— Конечно! — он согласился сразу. — Только ты не передумаешь?

— Если только ты не передумаешь.

— Я заеду в семь, — он распрямился, но так и не отпустил её руку. — Доживёшь до вечера без телефона?

— Доживу, — опрометчиво согласилась она.

— Тогда до вечера, — он гладил её руку и не моргая смотрел в её глаза.

Дверь снова заскрипела, но кто бы там не вошёл за его спиной, он даже не дрогнул и не отвёл глаза.

— Извините, вы работаете? — громкий женский голос.

— Да, конечно, — улыбнулась Дана женщине, выглянув из-за его широкой спины, и забрала руку. — Я живу на Аэродромной…

— Двадцать семь, — перебил он.

— Но как ты…

— Ты всё такая же дурында, — засмеялся он. — У меня твой паспорт.

Данка никогда не любила солнце и утро — худшее время её дня. Но сегодня утром, рассматривая солнечных зайчиков, ползущих по полу из-за сбившихся в сторону штор, ей первый раз за долгое время не хотелось кого-нибудь убить.

Утро развеяло ту ночную иллюзию, что дышала в трубку заинтересованностью и манила призрачной взаимностью, но выплеснув это как содержимое ночного горшка, Данка решила, что от разговора с Савойским осталось лишь два положительных момента: ей удалось сохранить старую работу и получить новую. А это уже в два раза больше, чем ничего. Всё остальное она себе напридумывала.