Моногамия. Часть 1 - страница 60

В прошлый раз Марк спустился, рыдая, и в этот раз я стараюсь подготовить его заранее:

— Марк, Алекс похудел ещё больше, но ты не пугайся, это всё временно, всё пройдёт. Просто он теперь совсем не ест, только капельницы поддерживают в нём жизнь. Но и это не страшно, потому что это не из-за болезни, а из-за облучения и химических лекарств! Как только мы закончим курс, он сразу же начнёт поправляться. И врач говорит, что с каждым днём он избавляется от рака всё больше и больше, главное довести это дело до конца.

— Ты знаешь, я боюсь его тревожить, может, пусть он лучше спит, а ты дай ему эти бумаги на подпись, когда он будет в состоянии их подписать, а я завтра заеду, заберу?

— Нет, Марк! Ты должен пойти к нему с широченной улыбкой, и как ни в чём не бывало сказать, что он выглядит лучше, чем в прошлый раз, что цвет лица живее, и что ты зашиваешься без него и ждёшь на работе! Это ясно тебе?

— Ок, я понял.

— Просто представь себе его ещё более худым, осознай, смирись, и тогда только иди. И да, не трогай его, я сама разберусь, просто оставь бумаги эти на полу, я потом помогу ему встать, и мы вместе подпишем. Завтра заберёшь. И подумай заранее, о чём будешь говорить с ним, чтобы у него не сложилось впечатление, что ты не видишь смысла в обсуждении чего-либо с ним, как это вышло у вас в прошлый раз! И не смей рыдать, ты же мужчина, в конце концов! Зачем тебе бицепсы, если ты не можешь сдерживать свои слёзы, когда друг болен и другу нужна поддержка!

Марку надоедают мои нравоучения, он злится на меня, а мне этого только и надо: злой он точно не расплачется там. Мне легче, я вижу Алекса каждый день, он меняется у меня на глазах, но если меня совсем уж мучает отчаяние и усталость, я тихо рыдаю в ванной, когда Алекс спит, и к моменту его пробуждения, как правило, уже сияю улыбкой.

{Moby-Live Forever}

Марк спустился скоро, минут через двадцать — не надолго его хватило… Предлагаю ему кофе, на что он отвечает:

— Лучше дай чего-нибудь покрепче!

— Ты же за рулём!

— Я с помощником, он сядет за руль.

Даю ему бокал и бутылку виски. Себе варю кофе, и мы садимся в мягкие диваны у самой стеклянной стены, ведь вид на море сегодня просто обворожителен: морозное небо залито розовым светом, а море шумное, тёмное, покрыто мелкими белыми барашками волн. Спрашиваю:

— Ну как всё прошло?

— Нормально. Но выглядит он ужасно, сомневаюсь что то, что ты говоришь, правда. Ему явно недолго осталось. Он хотел встать, но не смог.

— У него просто голова кружится, это пройдёт.

— Нет, у него просто нет сил уже для этого. Он уже практически труп, и от него почти уже ничего не осталось.

— Зачем ты мне всё это говоришь? Ты что думаешь, я здесь как на курорте наивная загораю? Я всё вижу не хуже тебя, и мне невыносимо больно и тошно от всего этого, я дико устала, я сама уже похудела килограммов на пять, и дома меня ждут мои дети и муж, мой муж, между прочим, который может выгнать меня после всего этого! Ты бы не выгнал свою жену, если бы она пропадала месяцами, помогая чужому человеку, да ещё и мужчине?

Я не выдерживаю и рыдаю впервые при живом человеке за последние месяцы… А Марк говорит вдруг:

— Если ты уйдёшь, он точно умрёт, но не от рака, от тоски по тебе. Он любит тебя, всегда любил…

— Но никогда не говорил об этом…

— Не всегда нужно говорить.

— Всегда нужно, Марк, всегда! И я не собираюсь никуда уходить и уезжать, я здесь, чтобы помочь ему победить эту болезнь, и мы победим её! Сейчас я выплачусь тебе, а наверх поднимусь с радужной улыбкой и скажу ему, что анализы у него хорошие, что он молодец, что держится хорошо, и что сегодня выглядит лучше, чем вчера, хотя это неправда, и сегодня он выглядит хуже, а завтра, я знаю, будет ещё хуже и послезавтра тоже! И у меня так же есть глаза и мозги, как и у тебя, но сейчас главная помощь ему от нас — это вера и поддержка!

— Знаешь, ты — невероятная, я бы всё отдал, чтобы меня любила такая девушка, как ты!

— Марк, ты совсем не вовремя это говоришь!

— Как раз вовремя, и у меня есть разговор к тебе.

— Какой?

— Очень серьёзный.

— Я слушаю.

— Неизвестно, чем всё это закончится, но ты уже сделала для моего друга больше, чем кто-либо, чем все его жёны, любовницы, девушки и родственники вместе взятые. Ты оставляешь здесь свои силы, свои годы жизни, и я считаю, тебе нужно поговорить с ним, чтобы он и тебя включил в своё завещание.

Я настолько ошарашена этим советом, что у меня пропал дар речи. Придя немного в себя, говорю:

— Знаешь Марк, невероятные вы люди американцы, дарите направо и налево широченные улыбки, но не умеете ни дарить, ни принимать бескорыстную помощь, ту помощь и поддержку которая является священным долгом близкого человека, тогда, когда тот, кто ему дорог попал в беду. Вот и Алекс тоже может так никогда и не понять, как сильно обидел меня, оставив вместо себя свою квартиру мне в утешение… Он ведь наверняка до сих пор считает, что совершил правильный, красивый жест, и понятия не имеет, как я рыдала от обиды, и сейчас тоже, чувствую, разрыдаюсь, вспоминая об этом.

— Ты глупая, ты не понимаешь, у него очень, очень много денег, он очень богат, и всё это достанется тем в итоге, кто этого абсолютно не достоин!

— Зная Алекса, я уверена, что если у него и есть завещание, то в нём перечислены только те, кто действительно этого достоин. А что касается меня, я тебе попыталась максимально доходчиво объяснить моё отношение к этому вопросу.

— Я вижу доброты в тебе слишком много, а вот практичности совсем нет. Мы, американцы, умеем отключать чувства и эмоции тогда, когда это необходимо. А сейчас это необходимо, поверь, потому что жизнь не заканчивается здесь и сейчас, она будет продолжаться и после его смерти.