Нужным быть кому-то (СИ) - страница 16
— Да, баб Таня, скажу, спасибо Вам!
Палыч набрал Козырева. Тот сразу взял трубку:
— Ну, рассказывай!
Владимир подробно рассказал, как дети себя вели, как летал на велике счастливый Лёшка, как лепили пирожки девчушки, как льнули они весь день то к Вале, то к бабе Тане. Передал слова бабы Тани.
Дед, похоже, загордился:
— Вот, Калина, как оно выходит? Значит Козыревскому роду нет переводу! А Лёшке скажи, слово надо держать. Обещал звонить — звони сам!
В ночи пели, заливаясь, соловьи, и уснул Палыч под их пенье с улыбкой, и так сладко ему спалось, как в далеком детстве. И не снились ему привычные кошмары: как он тащит на себе тяжело раненого Ивана, как каким-то шестым чувством угадывает, что сейчас будет взрыв и накрывает своим телом старлея… чтобы просыпаясь в холодном поту, хватать воздух и осознавать, что это только сон.
Проснулся от прикосновения Ивана, через минут пятнадцать вышли и пошагали к Малявке. Небо едва-едва начинало светлеть, вокруг было так тихо, ни ветерка, ни шороха, природа спала — с бугра видно было, что Малявка плавает в молочном тумане, где-то далеко робко-робко подала голос первая ранняя пташка… Палыч приостановился, вдохнул всей грудью бодрящий прохладный воздух и начал спускаться по тропинке вниз к реке за мужиками. Туман ближе к речке густел, и казалось, что Ленин и Ванюшка плывут в нем. На небе меж тем стали видны темно-синие облака, кое где начинающие краснеть.
— Тут у нас рассветы завсегда богатые, я и в июне, когда рыба не клюет — июнь на рыбу-плюнь, частенько сюда по зорьке прихожу, полюбоваться — душа, она просит. А уж когда из Шишкиных кто наезжает, постоянно здесь бываем, выросли же на Малявке все.
Дед Вовка шустро разобрал удочки, указал Палычу место, Иван пошел на свое коронное, а Палыч залюбовался и заслушался: наступающий день вступал в свои права — уже множество птиц пели, встречая солнышко, облака светлели, становясь нежно сиренево-розового цвета. Где-то высоко прогудел самолет… и вот из-за края неба вылез первый лучик… Палыч забыл про удочку, забыл про рыбу, завороженно смотрел на всходящее солнышко, заливающее все вокруг ярким светом. Очнулся от рывка удочки — поплавок плясал, уходя в воду, подсек — на крючке извивался подлещик. Рыба начала клевать, туман расходиться, и Калинин весь отдался рыбалке, у него плескалось в сачке штук семь окушков, пара подлещиков, когда с горки скатились сонные Матюха и Лёшка.
— Ух, ты! Палыч, дай мне подержать, а? — Лёшка вцепился в удочку обеими руками, и когда у него клюнул окушок, он восторженно завопил на всю округу:
— Поймал!! Поймал!
— Тише ты, рыбу распугаешь, — шикнул на него дед Вовка, — ну еще немного рыба поклюет, а потом все, как отрубит.
Так и вышло, Лёшка поймал трех окуньков и одного подъязка, радости не было предела, а взрослые, глядя на восторженно галдящих мальчишек, тоже улыбались.
— Вот что нам, пацанам милее всего — природа, рыбаловка, деревня, а не эти планшеты, айфоны. За пару выходных столько радости набирается… Зимой да, в деревне не особо, а летом… — Иван раскинул руки, — красотища! Моя дочка, вот бы кому парнем надо было родиться, едва солнышка побольше становится, вся изноется-изведется — В Каменку! Пока тут снег тает, не привожу, ведь через каждый час мокрая и грязная бывает. А маманя уже не молодая, но подсохло — всё, ребенок до поздней осени здесь.
Баба Таня, уже приготовившая завтрак, оценила улов:
— Знатная уха выйдет!
— Да под калиновку твою, да ещё с шашлычками, ох, маманя, живем!
Ванюшка подхватил мамку и посадил её на руки:
— Пусти, ирод, ведь уронишь! — притворно сердилась баба Таня, шлепая его по руке.
Проснувшиеся, умытые и причесанные девчонки хихикали, Валя положила им «яишню» и налила по кружке молока от Зорьки. Лёшке оно так понравилось — он допивал уже вторую кружку, вытирая белые усы на губах. После завтрака всем нашлось дело: мужики пошли мариновать мясо для шашлыков, Валя с девчонками пошли на дальний бугор — там росло много щавеля, и баб Таня послала их нарвать его на зеленые щи.
На бугре летали пчелы, бабочки, Варя с Верой ежеминутно восторгались и бегали за бабочками разглядывали всяких жучков. Набрали щавеля и потихоньку пошли домой, по дороге собрали три букета из барашков — мелких желтеньких цветочков, каких-то сиреневых и розовых тоже с мелкими цветами, и подарили по букетику бабе Тане, бабе Томе и Вале. Лёшка с Матюхой таскали нарубленные Палычем сучки к специальному месту для мангала, сделав работу, унеслись на великах. Иван ушел на сеновал досыпать, Аришка утащила девчушек показать свои богатства — все были при деле.
— Баб Таня, может Вам вскопать чего? — Владимиру не хотелось спать, его переполняла энергия.
— И, милок, у меня архаровцы на што? Вон, у Валюшки если.
Валя, поколебавшись, сказала, что рабсила требуется, и часа три они пересаживали кусты смородины и крыжовника к забору от дома, затем укладывали заранее подготовленные камни для альпийской горки, и Палыч в какое-то мгновение поймал себя на том, что откровенно любуется ею.
— Так, Палыч, стоп! Ты, мягко говоря, староват, да и твои жуткие шрамы не украшают тебя, а наоборот, отваживают женщин! — Был у него печальный опыт с двумя подругами, одна даже замуж собралась, но, увидев его посеченную осколками ногу, дала задний ход.
Калинин не вовремя вернулся за забытой папкой и услышал — подруга объясняла кому-то по телефону:
— Он же конкретный урод, шрамы эти жуткие брезгливость вызывают! Как с таким спать?
