Свет за окном - страница 10
– Послушайте, – запыхавшись, произнес он и продолжил, подстроившись к ее шагу: – Послушайте, мне ужасно стыдно, если я вас обидел. Кажется, у меня прямо талант брякнуть не то, что надо. Скажу только, если это послужит мне оправданием, что я тоже отягощен наследством, включая полуразвалившийся дворец на йоркширских пустошах, который намерен реставрировать и спасти, хотя на какие деньги, совершенно непонятно.
Они дошли до машины, и Эмили поневоле пришлось остановиться.
– Так почему вы его не продадите?
– Потому, что это наследие предков. Звучит высокопарно, и объяснить это сложно, – он пожал плечами. – Нет, я не стараюсь выжать у вас слезу, я просто хочу сказать, что знаю, каково это, когда на тебя давит прошлое. Мы с вами в одной лодке.
Эмили молча рылась в сумочке, ища ключи от машины.
– Но поверьте, я вовсе не заискиваю перед вами, – продолжал Себастьян, – а просто пытаюсь выразить сочувствие и понимание.
– Благодарю вас. – Ключи наконец нашлись. – Но теперь мне пора.
– Вы простили меня?
Она повернулась к нему, сама расстроенная тем, что оказалась так уязвима.
– Дело в том, – решившись объяснить свое поведение, Эмили охватила взглядом раскинувшийся внизу зеленый простор, – дело в том, что я хочу, чтобы обо мне судили по заслугам.
– Я вас понимаю, очень хорошо понимаю, правда! И не буду вас больше задерживать. До свидания. Очень рад нашему знакомству, – Себастьян протянул руку для рукопожатия. – Удачи!
– Спасибо. Всего доброго. – Эмили открыла дверцу, опустила усталую и сердитую Фру-Фру на пассажирское сиденье, села сама, завела мотор и медленно покатила вниз, не в силах взять в толк, что ее так вывело из себя. Ну, может быть, ей, привыкшей к строгостям французского протокола, диктующего правила поведения при первой встрече, открытость Себастьяна показалась несколько неумеренной? Однако, напомнила она себе, похоже, он просто старался быть дружелюбным. Это у нее проблемы, не у него. Он наступил на больную мозоль, задел чувствительное место, вот она и взвилась. Она смотрела, как в нескольких метрах впереди он спускается по холму, и сгорала от смущения и стыда.
Ей тридцать лет от роду, владения де ла Мартиньересов принадлежат ей, она вправе делать все, что ей вздумается. Не пора ли уже наконец научиться вести себя как взрослая женщина, а не как капризный подросток?
Поравнявшись с Себастьяном, она сделала глубокий вдох и опустила стекло.
– Раз уж вы приехали сюда, чтобы взглянуть на шато, Себастьян, глупо было бы этого не сделать. Садитесь, я вас подвезу.
– В самом деле? – Себастьян удивился, это было ясно и по голосу, и по лицу. – То есть, конечно же, я очень хочу его осмотреть, очень, особенно если рядом человек, который там как дома… то есть он там дома и есть.
– Ну так садитесь, – и она потянулась через сиденье, чтобы открыть дверь.
– Спасибо. – Он уселся, захлопнул дверь, и машина снова тронулась вниз по склону. – Мне ужасно совестно, что я вас расстроил. Вы точно меня простили?
– Себастьян, – вздохнула она, – вы не виноваты. Это моя вина. Любое упоминание моей семьи в этом контексте производит действие, которое психологи называют эффектом спускового крючка… Мне следует научиться с этим справляться.
– У каждого из нас, пожалуй, куча таких крючков, в особенности если в предках личности масштабные, сильные и успешные.
– Да, у моей матери характер был очень сильный. Теперь, когда ее нет, в жизни многих людей образовалась… пустота. И вы правы, жить с этим совсем не так просто. А уж я-то всегда знала, что не смогу.
Кажется, два бокала вина развязали ей язык. Но почему-то вдруг делиться с ним совсем не показалось ей неуместным, а напротив, волновало и щекотало нервы.
– А вот я о своей матушке такого сказать не могу… Она, впрочем, настаивала, чтобы мы называли ее по имени, Виктория, – сказал Себастьян. – Я ее, знаете, толком даже не помню. Она родила нас с братом в коммуне хиппи, в Штатах. Мне было три, а брату – два, когда она привезла нас в Англию и преподнесла деду с бабкой, пожила с нами некоторое время и снова уехала. И с тех пор от нее ни слуху ни духу.
– Господи, Себастьян! – ахнула Эмили. – Так вы даже не знаете, жива ваша мать или нет?
– Увы, да, не знаю – но бабушка сделала все, чтобы мы отсутствия матери не замечали. Мать оставила нас так рано, что бабушка заменила ее полностью, во всех отношениях. И откровенно говоря, столкнувшись с матерью в переполненной людьми комнате, я не смог бы ее узнать.
– Да, с бабушкой вам повезло, но все равно это очень печально. И вы даже не знаете, кто ваш отец?
– Не знаю. Или, если на то пошло, один ли он у нас с братом… Мы очень с ним разные… – Себастьян помолчал, глядя в пустоту.
– А деда вы знали?
– Он умер, когда мне было пять лет. Человек он был достойный, во время войны служил в Северной Африке, был там ранен и по-настоящему от ран не оправился. Так что бабушка потеряла и дочь, и обожаемого мужа. Наверное, держаться ей помогало то, что на руках внуки. Вот она была женщина замечательная, кремень до семидесяти восьми, до самого конца, лишь неделю одну проболела и оставила нас… Таких больше не делают… – печально проговорил он. – Простите! Наверное, я слишком много болтаю.
– Напротив, это утешительно – знать, что есть люди, которым тоже в детстве досталось. Я порой думаю, – Эмили вздохнула, – что иметь прошлое так же плохо, как совсем его не иметь.
– Совершенно с вами согласен, – кивнул Себастьян и рассмеялся. – Послушайте, кто бы нас слышал со стороны! Любой решил бы, что две испорченных, погрязших в роскоши привереды сетуют на свою судьбу! Давайте признаем, нам не приходится просить подаяния!
