Мой дорогой дневник - страница 15
А все из-за того, что я не знала, как поступить.
Игнорировать услышанные слова? Я до ужаса боялась, что они мне не приснились, и послание дневника — смертельная угроза, которая может исполниться.
Я попала в ту же западню, в которой побывали погибшие невесты, если воспоминания бабушки Анилы верны. Может, и они пытались избавиться от дневника? Я почувствовала то горе, которое охватило пакистанскую девушку, когда она узнала о гибели жениха. Был ли он жертвой дневника?
Мне верилось и не верилось, что вселившаяся в дневник потусторонняя сила может легко управлять людскими судьбами.
Санджая, как он и предупреждал, дома уже не было. На кухне спиной ко мне стоял пожилой мужчина. Напевая себе под нос, он что-то быстро взбивал венчиком. Стараясь не шуметь, я пробралась к входной двери, надела кроссовки, и, перекинув через плечо сумку, выскользнула из квартиры.
Первый же таксист оказался не англоговорящим, но с помощью навигатора, наверное, сотню раз повторившего «Аланди роуд», я добралась до места.
— Пачас рупайа, — сказал водитель, останавливая машину у моей виллы.
Я протянула на ладони деньги, и он сам выбрал нужные купюры. Меня совершенно не волновало, обманет меня таксист или нет. Я думала лишь о встрече с дневником.
— Ты где была? — На шум двигателя выскочила Анила.
— Ты почему не в школе? — спросила я, толкая незапертую дверь. Вместо замка в ней зияла дыра.
— Бабушка заболела.
Я знала, что Анила — младшая из восьми детей, но с родителями, кроме нее, никто не жил. Старший брат-хирург второй год находился на стажировке в Англии, куда уехал вместе с женой и детьми, остальные тоже обзавелись семьями и жили в других городах.
— Ты ночевала у него, да? Он уже говорил с твоим отцом?
Я осторожно переступила порог, душа уходила в пятки, а поток вопросов Анилы отвлекал и не давал сосредоточиться на главном — где дневник и появились ли в нем новые записи. Я боялась, что не успею, и он навредит Санджаю.
— Ответь, ты невеста или нет? — не выдержала Анила, хватая меня за рукав рубашки.
— Нет, Анила. Я не невеста, и навряд ли ею буду. Я — джати, а он — кшатрий.
Анила отшатнулась и выпустила из пальцев мой рукав.
Я на своей шкуре только что убедилась, что неприкасаемые до сих пор таковыми остаются.
Мне даже стало жалко девушку, ни разу не задумавшуюся о том, что иностранцы вне варн, а значит, относятся к неприкасаемым.
— Кажется, бабушка зовет…
— Да, иди. Передай ей мои пожелания здоровья.
Анила развернулась и медленно пошла к двери.
— Анила!
Она остановилась.
— Как будет по хинди «Я тебя люблю»?
Не поворачивая головы, она ответила:
— Мэйн тумсэ пьяр картхи хун.
— Я обязательно скажу это Санджаю.
— Ему не разрешат на тебе жениться. У него отец генерал, а ты …
— Джати, — закончила я за нее. — Но ты ела со мной из одной чашки, преломила чапати, стала сестрой. Что изменилось после моих слов? Я стала другим человеком?
Анила не ответила. Она просто убежала.
Дневник лежал там же, где мы его оставили. Я села на корточки и долго рассматривала вполне миролюбиво выглядящую вещь. Золотое тиснение поблескивало в утренних лучах солнца, а ленточки были такими чистыми и гладкими, словно их никогда не развязывали. Я провела пальцем по тому месту на обложке, где вчера видела след от пули. Ни трещинки, ни вмятины.
Когда я решилась взять дневник в руки, опять испытала острое желание писать.
— Хорошо, я сделаю все, что ты просишь, — обратилась я к адской вещице, перенося ее на стол. — Только не трогай его.
Произнести имя мужчины я побоялась.
Я открыла дневник и пролистала первые страницы, вглядываясь в строки — никаких изменений. Все восклицательные знаки восторженной дурочки оказались на месте. Но когда дошла до той, где я впервые упомянула Санджая, и где он спрашивал у дневника «Что ты хочешь?», не нашла ни выжженного места, ни черной кляксы. Совершенно чистая страница. Последний абзац заканчивался на моих словах о йоге, которого я так и не встретила.
Дневник предлагает мне мировую? «Начнем с чистого листа» — так надо понимать его «самоочищение»?
«А где же йог?» — написала я.
Из-за стены за бассейном послышалась негромкая музыка. Чистый женский голос пел тягучую песню, в которой, как мне казалось, повторялась одна и та же фраза.
Ом! Сарвешам свастир бхавату
Сарвешам шантир бхавату
Сарвешам пурнам бхавату
Сарвешам мангалам бхавату.
(Ом! Пусть благо будет у всех,
Пусть мир будет у всех,
Пусть удовлетворение будет у всех,
Пусть процветание будет у всех.
Мантра)
Я поднялась на скамейку у бассейна и заглянула в соседний двор. Там в позе лотоса сидел полураздетый старик. Его глаза были закрыты, спина выпрямлена. На коленях он держал ладони, обращенные к небу.
— Вот тебе, Ильсиюша, и йог. Просила — получай, — произнесла я, возвращаясь к дневнику.
Скажи мне кто-нибудь месяц назад, что я буду подчиняться требованиям вещи, шантажирующей меня смертью близких или чудесным образом исполняющей желания, посчитала бы этого человека сумасшедшим.
Я стояла над дневником и смотрела на чистую страницу, где совсем недавно полыхали ненавистью слова. Дневник стер их, словно ему самому было плохо от выброшенной отрицательной энергии. Я никогда не положу камень в протянутую руку, пусть при этоми веду себя как наивная мечтательница, пытающаяся договориться со злом.
