Приключения порученца, или Тайна завещания Петра В - страница 93
Всю эту пламенную речь Петра Андреевича Алексей слушал внимательно, ни одним движением лица своего не высказав своего отношения к сказанному. Этим он ещё более распалял Толстого, тот тараторил, срывался на дисконт, потом опять переходил на шёпот.
– Тысячу золотых в год и доступ в гвардию.
– Что?
Толстой от неожиданности осёкся.
– Я говорю, тысячу рублей золотом в год, и доступ в гвардию, не ясно, что ли? Выбора у меня нету, прищемил ты мне яйца, князь. А деньги мне страсть как нужны, да и рискую я отменно. Попаду между жерновами власти, не сносить мне головы. Согласен я.
– Может пятисот целковых хватит будет?
– Князь, не жидись, или найди более достойного кумпаниона. Раецкого, например.
– Капитан Раевский Александр, аки пёс верный, служит Императору, и из чужих рук не берёт. Меньшиков уже пробовал подкатиться, послал его капитан куда подальше. Как ты может знаешь, ныне над Александром Даниловичем тучи надвинулися. А Сашка Раевский первый государев пёс и охотник будет. Возможно придётся тебе с ним столкнуться. Сдюжишь?
– Да, Пётр Андреевич, завела тебя гордыня да тщеславие прямо ко врата адовы. Ты уже и сам не знаешь, за что воюешь. Всё ещё слова говоришь про дела государственные, прогресс, реформы. А мысли уже одне, как бы у власти ближе оказаться, да наворовать от неё поболе. Кабы я тебя ранее не знавал, послал бы я тебя, как Раецкай Меньшикова. Говори, что делать, да согласие на плату давай. Сдюжу я всех, не сумневайся.
– Ох казак, казак, кабы не был ты мне нужён… Ладно, согласен я, получай стипендион свой за полгода вперёд – достал из широченного рукава кафтана кожаный мешочек, и кинул его на стол. – «Могёшь не пересчитывать, я знал твою сумму, догадался. Здеся ровно пятьсот будет, ещё пятьсот получишь по приезде в Санкт Петербург. Через 10 днёв жду тебя в столице. Найдешь меня в адмиралтействе. А сей час иди отсель и отследи хорошенько, что бы не было слежения за нами.
Снял парик, вытер потную лысину свою чистым батистовым платком, покряхтел, поохал и принялся поглощать пищу, принесённую на двоих.
Через десять дней, как и было оговорено, Алексей появился в столице. За это время он успел перевезти Рахель и Ванечку в Коломну, где они сняли небольшой дом и велел дожидаться его в этом доме. Писать де он будет раз в неделю, а ежели три недели от него не будет письма, то надобно им собираться и ехать домой в Раздоры. Планы его по переезду в Сибирь, к Савве оказались разрушенными, так как Рахель сообщила ему, что понесла, и уж второй месяц пошёл, как носит она его дитя. Отправлять жену в таком состоянии одну в такую дальнюю и тяжёлую дорогу, которая и здоровому-то мужчине не бог весть, как легка, а уж для Рахелечки, да в её положении и подавно, Алексей не решился. Поэтому планы поменялись. А Калугу он выбрал, как место не столь отдалённое, но и не очень заметное.
Он нашёл Петра Толстого в Адмиралтействе. Вскорости они уже вместе с князем Александром Даниловичем Меньшиковым сидели в татарской харчевне, у московской заставы и обсуждали план действий и круг обязанностей для Алексея.
Меньшиков, какой-то весь поблеклый, придавленный обрушившимся на него заботами, с нечистыми руками, грустным и затравленным взглядом, оглядел Алексея и протянул ему свою огромную, бугристую ладонь.
– Ну здрав будя, казак! Чай не держишь на меня зла-то? А то ведь как же сотрудничать будем вместе, ежели зло на меня затаил? У нас ведь щас, какое наипервейшее дело, какая главная наша забота? Правильно, и животы наши сохранить, и державу нашу уберечь от хаосу и смуты. Правда, Алёха?
Алексей сжал до хруста протянутую ему ладонь так, что Меньшиков крякнул, побелел лицом, но Алёха сразу объятия отпустил и хищно и холодно улыбнулся.
«Да что ты, князь, это же всё не твоих же рук дело, энто же всё Государь Император наш сотворимши. А вы же противиться ему не посмели. А как же иначе-то? Живота свого небось кажный жалеить. Какая же ваша вина передо мною буить? Никакой вины и нету вовсе.
Алексей опустил глаза, так что бы Меньшиков не увидел вспыхнувших в них огонь ненависти и жажды мщения, и продолжил тусклым и покорным рабским тоном.
– Да и то сказать, он же, Император, повелитель наш, а мы рабы его покорные. Его воля и его благо – закон для нас. Не могём мы роптать на волю господню. Что задумает, то и сотворимши с нами, рабами своими покорными… Знатца так и надо, так господь повелел, а нам рабам надобно смиряться и принимать от государя нашего всё за благо великое.
Меньшиков, при виде такой покорности и смирения со стороны Алексея, немного приободрился, лицо порозовело, былая вальяжность и наглость постепенно возвращалась к нему. Закурил свою голландскую любимую трубку, пахнул на Алексея и Толстого клубом пахучего Вест Индского табаку обратился к Толстому, как будто Алексея уже и нет промеж них.
– Намедни говорил я с матушкой нашей, государыней императрицею, Екатеринушкой нашей. Так она говаривает, что мол ослаб наш батюшка государь Император наш, Пётр Алексеевич. Стал здоровьем слабеть. Мол по ночам спить плохо, животом стал маяться, да и нервы расшатались. Надо бы ему пожалеть себя, а то всё трудится рук не покладая. Вона намедни на верфи корабль самолично на воду спускал, а другой, Корвет строящийся, самолично топором оглаживал, да ванты ставил. А строгий стал, что ты! Чуть что не по ём, так сразу и в морду подносит…
