Приключения порученца, или Тайна завещания Петра В - страница 94

– Ты батюшка князь не ёрничай больно. Алексей Кириллович в курсе дела. Надо бы детали обговорить. Где жить будет, под каким соусом ему в полк проникнуть. Ведь все его там знают, а как Государь-то прознает, что сказывать ему будем? Не осерчал бы до смерти?

Алексей вступил в разговор.

– Я так полагаю. Надо бы открыть факторию по продаже кож. Я кое-какие образцы-то свои привёз, можно и ещё заказать, коли надобность будет. Во главе фактории поставить немца, али голландца, али италиашку какого-нибудь. А я при нём, как бы приказчиком. Есть у меня образцы кожи панцирной для армии нашей. Офицеры заинтересуются, будут приходить, ну и я тут ужо буду людёв надёжных искать.

– А как измена возникнет, донесут Государю на тебя?

– А чего донесут-то? Что лучшие в мире панцири для армии нашей делать могу, и воинство наше через это непобедимым сделать хочу? А про меня, думаю Пётр Алексеич уж забыл вовсе. Сколько у него таких развлечениев было? Надо рисковать. Иначе наше дело не сделаешь никак.

– А как ты с офицерами говорить будешь, что им втолкуешь?

– А втолкую я им, что, коли Пётр наследником будет, то и полк он распустит, и все победы оружия нашего немцам отдаст, и моря лишимся, и опять в Московию оборотимся. Да и мстить малец за отца свого начнет, да так, что мало и не покажется. Что нужно нам всем матушки Императрицы держаться, то есть тебя Александр Данилович, да и тебя Пётр Андреевич.

Он говорил искренне и с пафосом, будто и сам верил в это. Но голова оставалась совершенно холодной. Целью его было одно, проникнуть вновь в офицерскую среду, да ко двору подобраться поближе.

Глава двенадцатая
Сметь тирана-анчихриста батюшки

Император возлежал на атласных подушках. Лик его был бледен и нездоров. Глаза его были слегка прикрыв набрякшими веками. Он возлежал в полутёмной опочивальне, дневной свет не проникал сквозь плотные бардовые шторы. Колеблющийся отблеск одинокой чадящей свечи едва освещал огромную опочивальню. В помещении нестерпимо пахло мочою и какой-то гнилью, характерный запах застарелых любовных болезней. Пётр лежал совершенно обессиленный после очероедного приступа страшной и нечеловеческой боли. В опочивальне находился також тайный кабинет секретарь Макаров Алексей Васильевич, доктор Иоганн Блументрост и у входных дверей часовой – капитан Думб. В комнате царила зловещая тишина, только тяжёлое и хриплое дыхание Петра нарушало эту тревожную тишину.

В минуты облегчения от страшной боли, терзающей его плоть, Пётр был погружён в тяжёлые размышления, о своей жизни, о том, что сделано, и, что осталось недоделанным. Почему дело его жизни по обустройству России, приведении её к чистоте порядку и просвещённости, превратилось в разорение, войну и бедствия для народов? Почему он, такой добрый, тянущийся к цивилизации, чистоте, прогрессу, превратил и себя и державу в пьяную орду, скопище воров и садомитов, лихоимцев и рабов? Почему он, жаждущий чистой и вечной любви, превратил свою жизнь в сплошное блядство, распущенность и пьянство? Как так случилось, что самые близкие его люди, Сашка, Катька, Шафиров, и многие другие, покинули, предали его. Кому теперь отдать Россию? Кто продолжит дело его жизни? Никому нету веры! Все вокруг предатели и воры. Самая большая его боль – Катькино предательство. Ну да, он, конечно виноват перед нею. Но, ведь если бы не её пьянство, родила бы ему наследника, и не стал бы он искать любовь на стороне. Мария! Этот светлый луч в его угасающей жизни! И ту не уберёг, и ребёночка нашего не уберёг! И вот лежу я совершенно одинокий старый и никому уже не нужный обрубок, некогда великий Император, великой Державы, созданной его трудами, энергией и умом. Вспомнилась почему-то Полтава. Как увлёк он за собой к победе бегущую уже армию, как мощью и удалью своей развернул уже было отвернувшуюся от русского воинства фортуну, к победе, к Великой победе. И вот сейчас всё утрачено уже, и вместе с жизнею уходит надежда на бессмертие дела своей жизни. «Кем я прослыву в потомках? Великим строителем, просветителем, или Злодеем и Антихристом в человечьем обличении?

Боль внизу живота и в мочевом канале, то затихала, то возобновлялась короткими спазмами., постепенно слабея и затихая. Организм был подавлен страданием, он тихо постанывал, как ребёнок.

Постепенно взор его прояснялся, становилось гораздо легче. В такие минуты просветления, разум и энергия вновь возвращались к нему. Он приподнялся на подушках, обратил взор на Макарова.

– Алексей Васильевич, распорядись, что бы мне принесли чего-нибудь откушать. Да трубочку мою подай, что-то курить хочется, аж уши пухнут! Замучила меня эта хворь проклятая! И обращаясь уже к Иоганну Блументросту – «А ты дохтор, распорядись, как мне водочки стаканчик принесть, Что-то в горле пересохло.

– Фаше фвеличество, как же можно, при фашем состоянии-то, никак не можно, это очень пофретит Вшему Феличестфу.

– Феличестфу, Феличестфу, тфу собака немецкая! Кому скал водку тащи!

– Сей момент, Ваше Величество, мигом распоряжусь!

Макаров прыгающей походкою двинулся к дверям. Отстранив Думба от двери, открыл её и в проёма Пётр разглядел часового, стоящего с другой стороны двери. Это был Абрам Петров.

– Погоди, погоди-ка, позови-ка мне во того капитана!

– Не велено, Ваше Императорское Величества, смиренно склонив голову на бок тихо прошептал Макаров.