Господин мертвец - страница 270
— Ожидаете боя?
— Давно уже. Мы слишком засиделись в траншеях. Бой будет. В воздухе прямо-таки веет им, как разит от околевшей лошади, пролежавшей три дня на солнцепеке. В скором времени вам предстоит вести в бой мертвецов, Генрих. И я надеюсь, что к тому времени вы снова станете тем сильным и уверенным в себе офицером, которого я знал при жизни.
— Будь проклят Чумной Легион, и Бергер, и все тоттмейстеры мира, — Крамер скрипнул зубами.
— Не беспокойтесь, они и так прокляты. А теперь все. Я не могу утешать вас целый день напролет. Если я в вас не ошибся, вы забудете про жалость к себе и займетесь тем, что умеете лучше всего. А если ошибся… Скорее всего, закончите как бедняга Гюнтер. Он тоже решил, что смерть поступила с ним несправедливо. И не смог существовать дальше с пониманием этого. Не смог принять отравленный дар. Ступайте, Генрих. Первым делом к Брюннеру, пусть подберет вам новый гардероб. Кирасу выбирайте внимательно, смотрите, чтоб не было ржавчины или окалины. Потом будете знакомиться с другими офицерами.
— Понял вас, господин унтер-офицер, — Крамер козырнул деревянной рукой, глаза сверкнули в замкнутом пространстве блиндажа тяжелыми бледными искрами, — Разрешите идти!
— Разрешаю. Ступайте.
Крамер поднялся по лестнице, ни разу не обернувшись, не чувствуя на своей спине взгляда Дирка. Хороший парень, этот Крамер. Наверно, нельзя было с ним так. Можно было как-то объяснить, заставить смириться, свыкнуться с тем новым ужасающим будущим, которое раскрылось на его пути зловонной пастью вроде траншеи, превращенной в братскую могилу.
«Здесь война, — сердитая мысль помогла обрезать тягучие, как смола, нити вины, — Люди умирают каждый день. А иногда и тысячами за раз. И много их еще будет, этих отважных лейтенантов с их дурацким идеалистическими представлениями о смерти — скорчившихся в воронках, висящих на проволочных заграждениях, стонущих в горящих танках и испускающих дух в грязных полевых госпиталях. Еще десятки и сотни тысяч таких Крамеров окончат свое существование с последней мыслью — это было нечестно, подло, несправедливо… И ни одному из них я не смогу объяснить, почему все случилось именно так».
Когда ему удалось стряхнуть задумчивость, спустившийся с поверхности Тоттлебен размечал карты на штабном столе. Или пытался делать соответствующий вид. Карандаш в его пальцах ловко скакал по ровным квадратам, но не оставлял привычного бисерного следа.
— Ефрейтор Крамер… Кхм. Он выглядел сильно раздосадованным, когда выходил отсюда, господин унтер, — сказал он тактично, когда Дирк вопросительно взглянул на него.
— Он упрям. Но он сможет понять.
— Конечно, — Тоттлебен редко вступал в спор, в его покорности Дирку послышалась нотка вежливого сомнения.
— Думаете, сможете с ним сработаться, Тоттлебен?
— У меня нет оснований сомневаться в его квалификации, господин унтер. В полку о нем говорят, как об очень перспективном офицере. И у него солидный опыт.
— Я не об этом. Вы сможете работать с ним, вы и остальные командиры отделений? Учитывая его характер и нынешнее самочувствие?
— Думаю, да, господин унтер, — серьезно сказал Тоттлебен, — Мы ведь понимаем, что после назначения все нервничают. Это проходит, со временем.
— Насколько я помню, вы сами весьма быстро свыклись с новой ролью. Помню, как мейстер поднял вас под Ауденарде в семнадцатом году. Вы лежали в куче мертвецов, заколотый штыком. Кажется, была жаркая контр-атака, и вы в рукопашной вышибли французов из занятых траншей.
— Так и было, господин унтер. Но, если позволите, я был убит не штыком. Две пули — в живот и в печень.
— Простите, с кем-то спутал. Вы очень быстро пришли в себя после того, как мейстер поднял вас. Так, словно этого и ожидали. Оправились в полдня, а через две недели уже взяли под командование отделение.
— Всякий принимает это по-своему, — рассудительно произнес Тоттлебен, по тону Дирка поняв, что можно опустить «господин унтер», — Наверно, я и при жизни был порядочный флегматик.
— Вам легче было принять Госпожу из-за склада характера?
— Возможно. А может, оттого, что у меня на тот момент не было ни родителей, ни собственной семьи. Я слышал, это тоже оказывает влияние.
— Семейным тяжелее всего.
— Я так и думал.
— Вспомните хотя бы Шварцмана.
— Не помню солдата с такой фамилией, — осторожно сказал Тоттлебен.
— Наверно, он был во взводе до вашего назначения. Молодой такой, смешливый, из баварских саперов.
— Видимо, я его не застал.
— Он провел у нас совсем немного времени. Только погубил его не страх, вроде того, что съел Гюнтера. Его погубила женщина. Видите ли, этот Шварцман был обручен.
— Скверное начало для мертвеца.
— Главное — не рассказывать о подобном Крейцеру, у него это больная тема. Уходя на фронт, Шварцман обручился с девушкой из своего города. Ее имени даже не помню. И, знаете, даже рад тому. Иначе я бы вспоминал это имя время от времени, оно засело бы во мне, как осколок шрапнели. Иной раз наша память удивительно милосердна… Девушка обещала ждать его — кайзер в ту пору еще обещал, что война не продлится более года, и вскоре трусливые лягушатники и русские медведи побегут, на ходу теряя винтовки и сапоги. Но для Шварцмана война закончилась через три года. Дизентерия. Паскуднейший способ умереть, правда?
— Полагаю, что так, — вежливо согласился Тоттлебен. Он стоял перед Дирком, худощавый, терпеливый, ждущий окончания. В его манере слушать совершенно не угадывалось нетерпения, а ведь наверняка он уже слышал эту историю от кого-нибудь из ефрейторов или нижних чинов. Флегматик, истинный флегматик.
