Мы взлетали, как утки... - страница 57
Но, прежде чем перейти к финальной части встречи, с картачем во рту, закусывая коньяк, я спросил у Кристины, или как там ее зовут:
- Ну, хорошо, мы вывели из расстановки Спеховича, но операция незакончена, нам требуются люди и действия в Варшаве. Кто сможет из разведки Польши провести эту операцию?
Кристина пальцем стряхнула мне с уголка рта какую-то крошку, приподнялась и поцеловала меня, пытаясь уйти от ответа. Я придержал ее за талию и чуть придавил, чтобы она села на место. Она ухмыльнулась, потом почесала себе мочку носа согнутым пальцем:
- Ладно, снявши голову, по волосам не плачут! В первую очередь, необходимо отстранить от передатчика надпоручника Хмелю, он - немецкий агент, все что передает рано или поздно становится известным немцам. В середине передачи должна отсутствовать одна точка. Присутствие всех, или более одной пропущенной - знак работы под контролем. Среди остальных сотрудников миссии еще Ольшевский находится под подозрением, но по картотеке 'немцем' не проходит. Всю работу Борута-Спеховича может выполнить только подпулковник Розумовский. Он не любит русских, точнее, большевиков, он - русский граф, но немцев он не любит больше, и не предатель по натуре. Теперь твоя душенька довольна? Да, я работаю на русских, они помогут нам освободить нашу Польшу. И помощи ждать больше не от кого. Я пошла одеваться, пан генерал.
Обиделась. Я задержал ее руку. Она попыталась вырвать ее, у нее не получилось, она села и расплакалась.
- Я не хочу, не хочу больше быть агентом, ты что, не понимаешь? Я не хочу этой грязи, подглядываний, перешёптываний, шифровки донесений. Это для тех романтичных идиоток, какой была я, пять лет назад. Меня, графиню Валевску, превратили в 'польскую шлюху', как сказал мне 'Вольтер', и всем позволено меня бить, пользовать и даже насиловать. Я очень хотела просто уйти, беременность казалась мне самым честным выходом из ситуации, мол на беременную никто руку не поднимет. Еще как! Впрочем, я сама виновата! Надо было не врать Спеховичу, что это случайно получилось, а сказать правду, тогда бы меня занесли в группу 'В', и не стали бы препятствовать. Таких у нас не держат. Но, и тебе я стала не нужна как женщина, тебе нужен 'агент'.
- Мне требуется довести операцию до самого конца, без твоей помощи нам не обойтись. Ты их всех знаешь, а мне приходится придумывать подстраховку на все случаи жизни. С тем же домом: это случайность, чистая математика: требовался объект, находящийся на строго определенном пеленге от основной цели, за периметром непосредственного охранения и на определенной дистанции. Взял линейку и циркуль, и на этом доме две черточки сошлись. Дал команду Боруту-Спеховичу: выйти на командование партизан и обеспечить подсветку этого дома. Все. Я не приказывал его сжечь, тем более, вместе с людьми. Договаривайтесь, уводите людей, а если там немцы, значит, жгите вместе с ними. Он 'согласился', я не стал готовить группу, это не город, там разведгруппа может свободно сработать, что и было сделано. Но, за шесть часов до начала операции мне СЛУЧАЙНО становится известно от бывшей любовницы, что операция находится под угрозой полного срыва. Пришлось сбрасывать 'зажигалки', без выяснения кто и что. Другого выхода у меня не было. Это не игра, это война. И у меня спрашивать не будут: почему я не учел возможность предательства со стороны поляков. Меня предупреждали об этом, что все может быть, значит, обязан был предусмотреть. У меня был единственный шанс, и я его использовал.
- Я видела. У тебя здорово это получилось. Боруту ты просто размазал. - она опять полезла обниматься, целоваться и плакать. Что на самом деле происходило у нее в душе, я не знаю. Возможно, это была игра, возможно, нет. Она не стала предохраняться, скорее всего, рассчитывая с помощью Панфилова и меня, выбраться из ловушки, в которой сама и оказалась. Я спросил ее утром об этом.
- Я была плохой матерью, и не смогла его защитить. Если все получится, то я теперь знаю через кого и как действовать. Панфилов ежедневно бывает в штабе армии. Правда, нет уверенности, что у меня все в порядке после вмешательства врачей. Хочется надеяться. А ты не волнуйся! Я тоже умею быть благодарной.
'Ох, отблагодарит! При случае!' - подумалось мне. В три утра позвонил Панфилов, он выслал машину за Зайцеховской, затем приехал сам. Не хамил. И то ладно. Поинтересовался будет ли работать, сделав вид, что понятия не имеет об этом. Я передал деловую часть разговора о Хмели, Ольшевском, точке, и подпулковнике Розумовском.
- О точке - знали, за остальное ей благодарность объявлю.
- Она стремится уйти из разведки.
- Хочешь посмеяться: я - тоже! Очень неприятное занятие, особенно агентурная. Прошусь на фронт, но, сегодня назначен начальником Главного Разведывательного Управления Генштаба РККА. Учтем мы ее пожелание, учтем. Ее и трех сотрудников миссии сегодня освободят. Остальные поедут 'отдыхать'. Как старшая по званию, она, пока, будет командовать миссией. Операция продолжается, я вылетаю в Москву, и постараюсь прислать Розумовского. Тебя, по нашей линии, буду представлять к Знамени. Верховный просил тебя отдельно поблагодарить за провал Борута.
Операция продолжалась, начала поступать техника и люди. Много сил и времени уходило на тактическую подготовку полков 'Пе-4', как назвали новую машину. И обучали летчиков Пе-8 и Ер-2м выполнять полеты в строю. У них это было не принято, каждый шел на цель отдельно, и на каждом командире и штурмане лежала полная ответственность за выполнение задачи. Происходило это потому, что скорости и тактико-технические данные всех машин были индивидуальными. Пролет одиночной машины реже вызывал реакцию ПВО противника, а бомбить... Бомбить наши штурмана ухитрялись точно, несмотря на плохие приборы, индивидуальное мастерство находилось на очень высоком уровне. Началась зима, много времени и сил ушло на смену камуфляжа. Даже беспокоящие бомбежки проводить не удавалось из-за сильнейших снегопадов. Вылеты делали максимум один - два раза в неделю. В основном, занимались отработкой 'слепых полетов'. Пришлось перенабирать людей из действующих полков. Требовались хорошо подготовленные летчики. 7-го ноября, в ночь на 8-е, решили попробовать себя на 'оселке' Пиллау. Город насыщен зенитной артиллерией, кораблями, которые тоже не стоят без дела. Толчком к этому делу послужил прилет из Англии эскадрильи 'Галифаксов', один из которых был оборудован сантиметровым локатором. А на 'Лысой горе' стоял маяк. Если над ним повернуть на 50 градусов истинного, то через 40 километров ты оказывался над станцией Пиллау. Четко над линией путей. Слепая бомбежка под управлением РЛС. Забрался в хвост 'Галифакса', попробовали отработать наведение. Нет, много машин он не возьмет, но с двадцатью справиться можно. На земле - метель, низкая облачность. Машины по одной отрываются от земли, потом долго собираемся. Я раскладываю 'пасьянс' на планшете, приписывая каждой отметке позывной. Наконец легли на курс, ведущий в море. Рядом со мной сидит еще один 'будущий штурман наведения'. Где-то под нами Либава, идем в сторону маяка Риксхофт. Не доходя его, ворочаем налево на курс 140. Наш борт отходит от группы, она начинает перестраиваться в кильватерную колонну, набирая четкие дистанции между собой. Внизу - сплошная облачность, высотой почти пять км. Мы идем на шести двести сорок. Ходить на 'четких' высотах немцы всех отучили. Зенитчики у них обученные. Ищу позицию, когда одновременно вижу отметки с земли, но не сплошную засветку, и своих бомберов. Даю, одновременно, объяснения старлею Никифорову, ученику. Обнаружил маяк Кальберг, доворачиваю на него остальные машины, пересчитывая курсы каждому. Идут, пеленги не меняются. Поочередно встают на вираж, я - мористее, и вижу всю цепочку, и две точки, которые соединил прозрачной линейкой. Отрабатываю с каждым его курс и снос. Все идут как по ниточке. Немцы открывают заградительный, отвлекаясь и на наш самолет, не понимая, что происходит. Они точно не могут определить вслепую высоту, и ставят разновысотное заграждение. Определил разрыв по высоте, передал на борта. Штурман пересчитал треугольник, дал дистанцию. Головная машина подошла к рубежу и сбросила вниз пакетом все шесть тонн, отворот. После первой очереди, у немцев перестало стрелять, на некоторо
