тень на обороте - страница 102

Я перехватил испытующий взгляд Хлебоеда.

— Это об этих хозяевах вы говорили?

— О них.

— Чем они здесь занимались?

— Животноводством, — Хлебоед неожиданно широко ухмыльнулся. — Особым, конечно. Если вы понимаете, — сказал он это с легким нажимом, но смотрел в сторону, наблюдая как гривастая белка ловко взбирается по сосновому стволу.

— Я в животноводстве, тем более особом, не силен, — честно признался я. — Коров, что ли, разводили?

— Зачем им коровы… Слышите? — Хлебоед выставил узловатый палец и чуть склонил голову.

Звонко перекликались птицы. Перебирали шелестящие аккорды ветви. Дышал невидимый океан. Его присутствие насыщало каждый треск и шорох, заставляло звучать по-новому.

— Что слышать?

— Не ушами!

Я приподнял бровь. И вдруг задумался. Как присутствие океана оттеняло лесной фон, так и нечто могучее, незримое, но мощное существовало вокруг. Придавая даже простой белке избыточную бойкость. Чувствовалось, что лес кишит жизнью, которую нельзя увидеть.

— Почувствовали, — с удовлетворением констатировал Хлебоед, глядя на меня. — Странно здесь все… Я уж не говорю про деревья. Столько веков минуло, а они не спят до сих пор. Но здешнего волка надо убить несколько раз, чтобы он больше не встал.

— Панцирные волки живучие.

— Не настолько.

— Хотите сказать, что прежние хозяева особых волков выводили?

— Волки тут сами развелись, когда острова опустели. Падали много было, — Хлебоед недовольно поморщился. — Дело в другом. Поговаривают, что… что зверье здешнее не только поверху ходит, но и по… другой стороне. Верх-то пришлые маги почистили, а тех, кто остался Там, — он интонацией выделил последнее слово, — не тронули. Вот с тех пор они и плодятся на…

…изнанке, — подсказал я мысленно.

— …загон переполнен, а выхода нет, как ушли хозяева. Оттого тут все отравлено. Живет чужой силой, что заперта, но просачивается с обратной стороны.

— Тогда им никто уже не поможет, — я выдернул из рассохшегося ствола топор. — Хозяева ушли навсегда.

— Нехорошо это, — вдруг твердо заявил Хлебоед, но прежде, чем я успел удивиться, пояснил: — Бросать скотину взаперти. Она ж не виновата.

Это ты Ковену высших магов скажи! И не надо на меня так смотреть… Мне после взглядов Малича все нипочем.

Хлебоед снова усмехнулся, развязал шнурок котомки, прихваченной из дома, и добыл краюху уже порезанного хлеба, переложенную ломтями щедро наперченного мяса. Протянул один кусок мне. Я машинально протянул руку. Солнечные блики нахально прыгнули по выскользнувшему из рукава браслету.

За всей этой кутерьмой я порядком утратил бдительность, благо, что Эллая верила в фальшь моего оборотничества. А ведь Хлебоед не мог не заметить амулет и браслеты. И наверняка имел представление об их предназначении. Человек, на стене которого покоится секира с имперской благодарностью, знал не понаслышке, что такое знак Оборотня.

Но он молчал, отвернувшись и любуясь переливом листвы в кронах. Я молчал тоже, жуя хлеб и мясо, незаметно утратившие свой вкус.

* * *

А когда мы вернулись к дому, нас уже поджидали. На завалинке перед домом в компании Эллаи восседала старушенция, нагруженная охапкой хвороста, который она нянчила бдительно, как младенца.

— Ага, — неприязненно пробормотал Ивуш. — Вот и знахарка подоспела, не иначе, как почуяла. Зовут Елка.

Если в бабке что-то и было от елки, так это слегка колючий взгляд, а так она больше походила на подсевшую сдобу — кривоватая, но пухлая, округлая, облитая плотно повязанным белым платком, как глазурью.

— А я смотрю гости у тебя, Ивуш, — знахарка заулыбалась приветливо.

— Уезжают уже, — Ивуш всадил топор в колоду с такой силой, что та, крякнув, раскололась. Оглянулся на меня: — Повозка, как договаривались, ваша.

— Куда ж ты гонишь их? — бабка покачала головой с укоризной. — Мне вот Эллая сказывала, что беда с ними приключилась. Помощь нужна.

Ага, уже познакомились. Кто б сомневался. Эллая на меня смотрела виновато, и живот трогательно обняла руками.

— Торопятся они, — буркнул Ивуш.

— Неужто и до вечера не задержатся? Девоньке-то беспамятной исцеление нужно… Немедля.

Я заколебался. В глубине души зародилась малодушная надежда — вот сбросить бы сейчас обеих спутниц на добрых селян. Сдать живой груз кому-то помилосерднее, чем загулявший Оборотень. Наверняка не обидят, исцелят, и до причала потом добраться помогут. Мне-то эта обуза зачем?

— Так, значит, — рот будто сам собой с готовностью открылся, — село рядом?

Эллая явно обрадовалась. Ивуш угрюмо пожал плечами и отвернулся. Бабка Елка засуетилась, живо ссыпала свой хворост на корму свежеприобретенной повозки, устраиваясь рядом с беспамятной Илгой.

— Ничего… — шептала Елка, склонившись над девушкой. — Отойдет девочка, дайте время. Сильная, молодая. Гложет ее что-то, вот и не рвется возвращаться обратно. А чары уже рваные, едва держатся чары, развести их проще простого… Не в них дело.

Ивуш звучно сплюнул и скрылся в доме.

…Зашуршали высохшие метелки о днище просевшей повозки. Повозка двигалась рывками, то припадая к самой земле, а то норовя взбрыкнуть, как крестокрыл. Руны тихо, мелодично напевали, но стоило ветру стихнуть, как повозка смолкала, старалась повернуться боком и скрежетала днищем о камни тракта.

Впрочем, село и впрямь оказалось рядом. Только свернуть за рощицу из осин. Совсем немаленькое, хоть и угнездилось в глуши.

Добротные трехоконные дома выстроены в два ряда. Пахнет дымом и навозом. Местные с интересом провожали нас взглядами, не спеша возвращаться к своим делам. Кивали приветливо. Даже собаки не лаяли, а хвостами виляли.