Не стреляйте в партизан… - страница 50

Пусть меня никто не обвинит, что я специально подобрал еврейские фамилии. Просто в городах и особенно местечках Западной Белоруссии еврейское население было многочисленным, нередко преобладало. Подобные случаи были среди разных категорий местных жителей, это печальный факт. Они осложняли и жизнь самому населению, и партизанскую работу, как ее называл Василий Захарович.

Хочу обратить внимание на слова Коржа о том, что «люди в отряде откровенничают». Это на самом деле было так. Подобная откровенность помогала нам становиться единомышленниками, значит, помогала драться. Здесь нет никакого преувеличения.

Эту запись В.3. Коржа я запомнил на всю жизнь и однажды сослался на нее в разговоре с председателем КГБ СССР Ю.В. Андроповым. Я тогда тоже работал в центральном аппарате КГБ. Зашла речь о введении личных лицевых счетов оперативным работникам, чтобы повысить их активность и усердие. Юрий Владимирович тогда спросил, каково мое мнение на сей счет. Я ответит без колебаний:

   – Ни в коем случае нельзя этого делать. Будет снова 37-й год.

   –  Не боишься говорить мне об этом? Ведь я дважды на заседании коллегии комитета выступал в поддержку таких счетов…

   –  Говорю как коммунист с коммунистом, – сказал я и еще раз подтвердил свое мнение.

Вскоре Ю.В. Андропов отказался от идеи ввести личные лицевые счета оперативным сотрудникам. А если бы в 1967 году он не прислушался к голосу партизана? Не получилось бы так, как описывает в 1941 году В. 3. Корж?

Суждения Василия Захаровича пригодились мне не только в том разговоре с Андроповым. Я довольно долго проработал в Комитете государственной безопасности. И не только в его центральном аппарате в Москве. До этого возглавлял управление КГБ по Минской области, затем – управление КГБ по Ставропольскому краю. Потом был председателем КГБ Узбекистана.

Рассматривая тысячи дел по реабилитации осужденных в 1937 – 1939 годах, старался внимательно, бережно относиться к судьбе каждого человека. Даже к его посмертной судьбе. А может, и наоборот – особенно к посмертной. Ведь это уже было нужно детям и внукам пострадавшего. Строжайше следил за соблюдением законности.

И в Минске, и в Ставрополе, и в Узбекистане, и в Москве удалось уберечь от тюрьмы не одну сотню людей. Для меня в I960 – 1980-е годы была важна профилактика правонарушений. Это школа Коржа, в чем не стесняюсь признаться. Его жизненные уроки засели в подкорке на всю жизнь.

А что касается того, боялся ли я откровенничать с всесильным Андроповым… Не скрою, за свою жизнь я не раз убеждался в резонности китайской поговорки, которая гласит, что тот, кто говорит правду, своей смертью не умирает.

После одного из моих горячих выступлений на пленуме ЦК Компартии Белоруссии, когда я, будучи первым секретарем Телеханского райкома партии, резко критиковал главу белорусского правительства, К.Т. Мазуров, работавший тогда первым секретарем ЦК, в перерыве бросил: «Ну не умрет Эдуард своей смертью!» Но в его словах все же мне послышалось скорее одобрение, что не растерял партизан пороху.

Говорить правду, быть откровенным с людьми старался и стараюсь всегда. Я остался без отца в восемь лет. Матери вообще не помню, потому что было мне всего три года, когда она умерла.

Из школьных лет почему-то врезался в память пионервожатый, который со всей серьезностью говорил нам, что «Капитал» Маркса в третьем классе читать еще рановато, но в четвертом надо начинать обязательно. Я, честно говоря, пробовал. Ничего не понял.

Но это то, что касается учебы. А первые житейские уроки я получил в деревне у деда Ивана Лопатенкова и бабушки Арины. Дед твердил: «Никогда не бери чужого, не ври, всегда трудись». Потому для меня высочайшей оценкой стали слова академика Чазова, сказанные в одной из его книг: «Я хорошо знал среду КГБ, в которой было немало честных, порядочных людей. Но даже среди них Нордман, бывший белорусский партизан, выделялся своей прямотой, простотой и честностью. Он был далек от интриг…»

Спасибо Евгению Ивановичу на добром слове. Похоже, выполнил я установку своего деда. В то же время не надо принимать меня за человека, который признавал только два вида мнений: свое – правильное, а остальные – ошибочные, всегда и во всем лез напролом. Но я никогда не молчал и не стоял в стороне, если считал, что молчать и уклоняться нельзя.

Со стороны Андропова я гонений не опасался. Юрий Владимирович был слишком умным человеком для того, чтобы опускаться до мелкой мести. Да и выражение «как коммунист с коммунистом» ко многому обязывало и меня, и его. Оно, смею утверждать, было во многом сродни призыву: «Коммунисты, вперед!» Оно означало: говорю так, как есть, как вижу, потому что я – коммунист. Это кто-то другой может промолчать.

Теперь эти слова затрепали. Возможно, пересуды о партийных привилегиях всем заморочили голову. А я вступил в партию в 1942 году в глубоком немецком тылу. Это было 6 ноября, в канун главного революционного праздника. Собрание проходило на поляне. Меня рекомендовали наш командир Корж, партизаны Карасев и Ширин, последний потом стал комбригом. Я, как и положено, рассказал свою биографию.

На предложение высказаться другим партизаны-коммунисты заговорили хором: «Он же у нас на виду. Все помнят, как он вел себя в боях под Пинском, в операциях по разгрому гарнизонов в деревнях Ленин, Поварчицы, Ананчицы, у Красного озера, во время крушения немецкого бронепоезда».

Главные слова сказал Ширин: «Я его рекомендую и ручаюсь за него своей партийной совестью и своей головой. Прошу голосовать!». На том собрании приняли в партию и Виктора Лифантьева, Ивана Некрашевича.