Десант в настоящее - страница 96

  Он с грустью посмотрел на дымящиеся останки саранчи и тяжело вздохнул:

  - Плохая примета: оставлять пищу.

  Отто встал. Тщательно скатал спальный мешок и забросил его на плечи.

  - Догоняй, - вместо объяснений бросил он Флавию и двинулся навстречу дню и палящему зною.

  - Пересидели бы жару, - крикнул ему из-за спины гном. - Небо сегодня что-то тяжёлое.

  Отто не обернулся.

  Он вышел из тени деревьев и сразу почувствовал себя как в духовке. В сторону гор, в спину, едва заметно тянул слабый ветерок, но он не приносил облегчения. Скорее наоборот: подсушивая намокшие от пота бинты и одежду, провоцировал новые порции пота.

  "Совсем как бельё на ветру", - подумал Отто.

  Он шёл лёгким походным шагом, навстречу горам, прислушиваясь к звону загнанных жарой в траву насекомых.

  Через полчаса он обернулся, чтобы оценить пройденное расстояние: пятно рощи, в которой остался Флавий, коричневой выпуклой кляксой темнело на фоне бледно-голубого неба. Восточные горы, откуда две недели назад они начали своё путешествие, теперь были далеко, и давно уже скрылись за близким горизонтом.

  Отто, не замедляя шага, смотал бинты с рук и с головы.

  Сразу стало легче. Можно было остановиться и полностью раздеться. И бинты просушить, и одежду. И самому отдохнуть. Шли вторые сутки его движения.

  "Интересно, это похоже на степь Украины? - подумал Отто. - Дед погиб в первый месяц войны. Он получил пулю в лицо из высокой травы. Тогда ещё командиры подразделений находили время, чтобы сообщить родным об обстоятельствах гибели солдата. Вот только лейтенант, далёкий от сельского хозяйства, так и написал "выстрел из высокой травы". И это ещё одна тайна, которая уже никогда не будет открыта: это была пшеница или рожь? А может ячмень? Или ответ в том, что это совершенно не важно? Чёртов гном, всю душу разбередил: кто там, глубоко внутри? А в самом деле: кто?"

А на фронте рвутся,

- тихонько затянул Отто, -

Бомбы и гранаты.

Девушки плачут -

Как вы там, солдаты?*

  Припомнились традиционные перебранки, без которых не обходилось ни одно фамильное празднество или застолье. Родной брат отца матери служил "старшим куда пошлют" при штабе генерала Хёппнера. Вопрос о том, почему Четвёртая танковая группа неделю ждала приказа о наступлении, обсуждался с такой горячностью, будто время 3 июля остановилось. Будто они, старые перечницы, с изъеденными ржавчиной псориаза руками и налитыми кровью глазами, по-прежнему решали судьбу Ленинграда. Будто на дворе всё ещё лето 41-ого: танки стоят, а русские прячутся по лесам, не в силах понять: где у них запад, где восток, и в какую же, чёрт подери, сторону им бежать...

  "Почему он умер своей смертью в 56-ом? - надрывался старческий дисконт. - Его не увольнять надо было в 42-ом, а расстрелять в феврале 38-ого вместе с Бломбергом! Всё тогда было бы по-другому!.."

  "Я спросил у отца: почему они так волнуются, почему кричат? Ведь всё давно закончилось. Перемололось, смешалось с землёй и сгнило, оставив после себя миллионы страниц книг и мемуаров, неотвратимо засасываемых тишиной и забвением в пыль запасников библиотек. Это всё в прошлом, это никому не нужно...

  - Ничего не закончилось, - ответил папа. - Для них это было вчера. Ожидание победы и сокрушительный разгром. Для них - это катастрофа, которая убила всё: молодость, надежды, мечты... Это не они кричат. Это их совесть воет. На дожитии у них ничего нет, кроме этих воспоминаний. Они живы только тем летом. А сегодня всего лишь ждут смерти. Очень долго её ждут..."

  Закружилась голова, в глазах потемнело. Приподнятая для следующего шага правая нога заскользила в сторону, не находя опоры.

  Отто, выставив перед собой руки, упал.

  "Война не закончилась, - услышал он голос отца. - Война не заканчивается, пока жива память о ненависти..."

  Несколько мгновений лежал неподвижно, пытаясь понять, что произошло. Зашевелился, попробовал подняться, и вновь рухнул в траву. У него отчаянно кружилась голова. Перед глазами плыли тёмно-фиолетовые пятна, в ушах шумело.

  "Это от голода, - пытался он себя успокоить. - Наверное, это я уже "взалкал". Или солнечный удар..."

  Он даже обрадовался. Это было отличное объяснение. "Меня убило солнце!"

  Потом он вспомнил, что в этом мире нет звёзд.

  "Какая разница? Значит это тепловой удар, голод и обезвоживание организма. Точно! Я потерял много влаги".

  Не пытаясь открыть глаза, на ощупь, он отыскал контейнер с водой, перевернулся на спину и попытался тоненьким ручейком полить воду себе на лицо.

  Ничего не вышло.

  Или он промахнулся и впустую израсходовал остатки воды или заросшее бородой лицо потеряло чувствительность.

  Тогда Отто смочил водой бинты и осторожно вытер ими лицо. Это помогло. Стало легче. Он расправил бинты и положил их себе на лицо. Потом осторожно чуть приоткрыл глаза. Да. Всё в порядке. Уже прошло. Он видел светлую массу бинтов и полоску голубого неба, чуть выглядывающую из-под марли.

  Отто попытался расслабиться.

  Он немного передохнёт, потом двинется дальше.

  До вечера осталось совсем немного. Вот-вот должна была показаться река. Да и не река, так, - речка, ручеёк, скачущий по камням, берущий начало от самого ледника. Если прыгать с камня на камень, то можно будет легко справиться с этим препятствием.

  Вопрос только в том, способен ли он ещё прыгать?

  Отто услышал хруст давленой травы и дробный топот маленьких ножек.

  - Солдат! Солдат!

  "Флавий, - тепло подумал Отто. - Догнал-таки..."