Эта страна - страница 38
Первым, кто Саше попался, был Брукс: они столкнулись в дверях.
– Продёрнули вас, Энгельгардт, да? – в лоб сказал Брукс. – Ну ничего. Это ничего, крепче будете.
Саша не видел Брукса со дня знакомства. Брукс, заговоривший бесцеремонно и радостно, был уже каким-то другим Бруксом: без агрессии ловким, собранным. Пристроенным – но не к кормушке, а к делу. Рапповскую свою дурную удаль он прибрал до поры, спрятал в глубокий карман, а не по фигуре громкий голос что ли отрегулировал… ушла эта неприятная лающая интонация, привычка пригвождать булавками.
Вот Брукс. Вот рапповец, гангстер, который ценит только системность, организацию, работу бригадой. Как ОПГ – непокорных барыг и конкурентов, так РАПП калёным железом выжигал нездоровые уклоны; одних уничтожили, других подмяли под себя, всё подмяли под себя: крестьянскую литературу, литгруппы, журналы, рабочие кружки на предприятиях, собственную – «Литфронт» – оппозицию слева и, наконец, сталинский Союз писателей – потому что после разгрома, после всех чисток в СП вошли ведущие кадры РАПП: Ставский, Сурков, Ермилов, Панфёров, Фадеев.
Брукс не может сам по себе. Когда-то у него имелась целая картотека с фамилиями и обвинениями: «непролетарская группа», «упадочники», «враги революции», «гнилые перевальцы», «тупоголовые кузнецы», – и он знал о себе, что и его имя-характеристика занесены на хорошую, правильную карточку в правильном ящике правильного шкафа. Он и не будет сам по себе; его – в сущности, сошку, уровень не выше бригадира – охотно возьмёт победившая группировка.
– …Любочкин?.. Любочкина, знаете, нет на месте.
– Вы уверены?
– Я ведь, Энгельгардт, журналист, – сказал Брукс. – Профессиональный и, поверьте, неплохой. В штат пока что не взяли… Но работаю. С людьми знаком.
– Не вспомню ваших материалов…
– А я под псевдонимом.
– Р. Сыщик?
– Нет, Фадеев. Р. Сыщика не знаю. Чего вы так разозлились? Это фельетон, а не пуля в голову.
– Фадеев?!
– В честь Саши Фадеева, знаете. Я когда узнал, что с ним случилось… Я просто заболел. Зачем он это сделал… Скольких пережил, через всё прошёл… такая, в конце концов, карьера… Может, и не сам?
– …Рецензия на «Простей простого», значит, ваша? Про колокольный звон?
– Ну.
– А чем это плохо? В чём тут формализм?
– Формализма тут нет. Тут наплевательское отношение к читателю и странное для коммуниста любование колоколами. Что мы стоим-то посреди улицы. Вон ларёчек. Ты как..?
Саша достал кошелёк, Брукс выбрал пиво, и они уселись на скамейке.
– Что может означать это «Р.»? – спросил Саша. – Родион Сыщик? Ростислав? Разъярённый? Революционный? Русский?
– Революционный? Ну а что… Революционный Сыщик – хорошо звучит, правда?
– …Как Бурцев.
– Это кто?
– Это человек, который разоблачил Азефа.
– Азеф, Азеф…
«Брукс, скажи, что шутишь».
– Азеф – член ЦК партии эсеров, руководитель Боевой организации партии эсеров и параллельно – самый ценный агент царской охранки.
– А, эсеры… Контрреволюционная эсеровско-монархическая террористическая деятельность…
– Монархическая?
– Ну. Знал я эсера с таким диагнозом. Он из дворян, вот ему в тридцать седьмом в приговор и вписали…Хотя ты знаешь, Энгельгардт, контрреволюционеры они были чистой воды. Чего далеко ходить – тридцать четвёртая комната. Морда на морде! Чистая савинковщина.
В 1925 году советская молодёжь о Савинкове знала в лучшем случае, что он боролся с большевиками, а о деятельности партии социалистов-революционеров до революции – в лучшем случае ничего. Ни кто такой Плеве… ни кто такие убийцы Плеве…
– Так вот, Бурцев, – сказал Саша, радуясь, что хоть эту-то страницу истории раскрыло перед ним случайным ветром. – Бурцев – это такой человек, который непрерывно разоблачал. Он, правда, постоянно жил за границей… после каждой революции приедет в Россию на пару лет – и назад…
в общем, не знаю, как он понимал, что происходит. Собирал информацию и публиковал списки доносчиков, провокаторов и шпионов. Дело Азефа его на всю Европу прославило.
Бурцев вёл охоту на провокаторов, а за ним вела слежку заграничная агентура ДП: двое сотрудников работали исключительно по Владимиру Львовичу. (Ровно столько, сколько на всю РСДРП.) Звали этих агентов Бернард и Матис. Бернард состоял при Бурцеве кем-то вроде секретаря, а Матиса, после тщательных проверок, революционный Шерлок Холмс приблизил к себе, учил искать и обнаруживать офицеров и агентов русских розыскных органов в Париже и наконец поручил следить за главой парижского бюро охранки подполковником Эргардтом, которому Матис был лично предан. При вечном безденежье Бурцева Матис старался общаться с ним по телефону, «так как Бурцев бесцеремонно достаёт у него из кармана кошелёк и берёт деньги, которых затем не отдаёт».
А каким он был? спрашиваем мы у свидетелей. (Свидетели: глупые, затаившие обиду, с дырявой головой.) Некоторые молчат, другие рассказывают. (Свидетели: лгут, не помнят, не находят слов, говорят о себе.) Бурцев-то какой? Легкомысленный, торопливый, не таящий зла, не желающий признавать своих ошибок; фанатично упорный, увлекающийся; доверчивый; благородный, идеалист, безответственный; безумный, назойливый, маниакальный; тщеславный, бескорыстный; неряха, чучело. Десять лет он преследовал Стародворского, несчастного убийцу полковника Судейкина; десять лет досаждал письмами Зубатову, требуя «разоблачить преступную деятельность Департамента полиции». Лев Тихомиров в 1916-м пишет о нём в дневнике: «Пристал, как банный лист», «какое-то шпионское нахальство». В последней эмиграции Бурцев пробует разоблачать советских агентов – но дело не пошло. Он умер глубоким стариком, в оккупированном немцами Париже, ни на минуту не усомнившись, что Россия победит в войне, выстоит.
