Эта страна - страница 68

– Подробностей не знаю, а вообще-то умрём как миленькие.

– А как умирают миленькие?

– Наверное, обнявшись. Я бы выпил чаю.

– Перестань. Ты всегда пьёшь «Лафройг».

– Да, но это all inclusive «Лафройг», для клиентов. А я хочу чай. Из чашек. И чтобы мы оделись, и сели за стол, и всё такое. – Он проводит пальцами искалеченной руки по ноге Климовой, от щиколотки вверх. – Я уверен, что у тебя есть хороший фарфор, и серебряные ложки, и небумажные салфетки, и чай не в пакетиках.

– Ах ты проныра. А если окажется, что в доме вообще нет чая? Я пью только кофе? Растворимый? Из китайской кружки с цветиками и сердечками?

– …Может, это хотя бы черепа и скрещённые кости?

– Нет. Цветики и сердечки.

– Да, сердечки – это стрит-флеш. Если он у тебя, конечно, есть.


Когда четвёртого ноября Саша увидел цветущую сложность, то не сразу её узнал.

Он и ноябрь-то не узнал – потому что кто и ко гда в Петербурге видел в начале ноября, будь то четвёртое или седьмое, на небе солнце. Детские воспоминания о ноябрьских праздниках неотличимы от прошлогодних: тяжёлое небо, тяжёлая морось или тяжёлый мокрый снег, набухшие полотнища флагов, нахлобученные над опухшими лицами тяжёлые шапки вождей, – а что там за флаги, что за люди на трибунах, оказывалось мелким и незначительным обстоятельством.

В Филькине солнце появилось с утра.

Этот слабый, но отчётливый свет, размытая голубизна неба придали происходящему оттенок чего-то потустороннего.

Саша стоял у окна в зале приёмов мэрии и смотрел вниз, на площадь. Все здесь были: и триколор, и красные флаги, и чёрный флаг анархистов, и чёрно-жёлто-белый имперский, и георгиевские стяги, и другие, Саше не известные и, как он подозревал, фантастические. Мягкий свет приглушал всё слишком яркое, размывал чётко-чёрное, и над движением, над блистанием флагов выступили из золотого марева Левиафан и Бегемот, божественные чудовища.

– Хорошо картинку склеили, ага?

Саша обернулся.

Как водится – и за что эффективных менеджеров дополнительно не любят – Биркин привёз из Москвы собственую команду, включая специалиста по связям с общественностью: упитанное существо в простецком свитерке. Расчёт это был или просчёт, но специалист всем не понравился. Одни, ждавшие увидеть, коль скоро мы играем в Александра Третьего, лощёного бюрократа, осудили свитерок, других покоробило то, что под свитерком скрывалось.

Будь он равнодушным технократом, манипулятором – всё бы обошлось. Но специалист имел мнение – и довольно горячо отстаиваемое, – которое никак ему не следовало иметь, а Биркин хоть и давал понять, что специалиста ему навязали, крайне аккуратно закрывал глаза и уши на все его выходки.

– Это не картинка, – сказал доцент Энгельгардт без всякой надежды на понимание, – это зрелище.

– И – я так понимаю – высокое?

Когда Левиафан и Бегемот вот так появляются в небе над площадью, пусть это не Дворцовая, не Сенатская, не Красная, а просто ещё одна площадь с собором и Лениным, на краю географии, когда заливает всё бледно-золотой свет и мы видим единство красоты, величия и опасности – в движении, в блистании флагов, – когда перестаёшь думать и беспокоиться и смотришь, просто как дурак улыбаешься – то да, всё это можно назвать высоким зрелищем, но вряд ли в беседе с человеком, который смотрит на символы и мифы, а видит рычаги, пружины, круговую поруку, биохимические реакции.

– Да.

– Вы в Питере все ненормальные, – сказал специалист дружелюбно. – Наверное, климат влияет. Знаменитые дожди-туманы, да? Надышитесь… гм… испарений, начнёт мерещиться… рука к перу, перо к бумаге… рецепт мироустройства… а потом вся страна хлебает и давится.

Он вплотную подошёл к окну – приник, можно сказать – и с улыбкой удовлетворения стал разглядывать толпу под флагами, людей, которые, подумав, вряд ли бы захотели собраться иначе как для мордобоя.

– И чего стоят? Сами-то знают? Дали им тряпки на палки, буквы на картонки… Ах вы, котики мои. Быдло беззаветное. – Специалист оглянулся на Сашу. – Это я всё сделал.

– …

– Что это вы морщитесь?

«Потому что от тебя воняет. Ты бы хоть мылся почаще, демиург».

– В глаз что-то попало.

Красные флаги, чёрные, чёрно-жёлто-белые, триколор, андреевский флаг… откуда бы это военный флот на речке Филе… двуглавые орлы – прежние орлы, в коронах, «За веру, царя, отечество». «Пролетарии всех стран» стояли поближе к «Родись на Руси, Живи на Руси, Умри за Русь», «В борьбе обретёшь ты право своё» – бок о бок с «Кровь и почва». А вот и пятая колонна задорно поднимает свои наименее одиозные плакатики.

– Вы поглядите! и усатого притащили!

Портрет Сталина, подскакивая, как воздушный змей на старте, маневрировал в задних рядах.

– Тоже ваша работа?

– Вот уж это чистая самодеятельность. Представляете, несут и несут, каждый раз.

– Говорят, он воскрес.

– Ерунда. Он первым номером в списке неподлежащих.

– Ну да, и я так отвечаю.

– Как он мог воскреснуть, если никто его не воскрешал?

– Что за народ блядский, – говорит специалист. – Что за народ! Увидимся на приёме?


На приёме, ближе к вечеру, ответственные лица ощутимо расслабились. Прошёл день – тьфу-тьфу – по плану и без эксцессов, накричались, проголодались, разбрелись, теперь и натруженные вожжами руки могут принять бокал с шампанским.

Канализацией и то легче управлять, чем народным единением. Василий Иванович, говорят, в этот день в прошлом году, с утра поддав, скувырк нулся с трибуны и двинул в толпу, хлопая компатрио тов, сообразно полу, по плечам и задницам, – и сошло с рук. Вот неприятное открытие для Игоря Биркина: Василия Ивановича в Филькине любили. Мыли кости, кляузничали, норовили надуть и подсидеть – и никто, чего уж там, не встал на его защиту в трудный час, – но зла не держали и с гордостью говорили «а наш-то» при каждой неприличной выходке. Про Игоря Львовича «наш» разве скажут? По заднице себя хлопать позволят? И Игорь Биркин с завистью косится на доцента Энгельгардта: этот в свою чужеродность облачён, как в доспех какой, чем и гордится: питерская марка, спесь на ровном месте; глазом не моргнул, когда приглашали, как будто так и надо… а как не пригласить? Человек органов, и что-то там с РЖД… Виталик все уши продудел. Умеют питерские, будучи замараны по макушку, ходить по свету бледным ангелом.