В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего год - страница 82
― Все дрались.
― А я не дрался. ― Никифор Прокофьевич взял Алевтину Евгеньевну под руку, и они подошли к холмику, на который наводили последний глянец старички: лопатами придали могилке геометрическую правильность, воткнули в рыхлую землю палку с фотографией под стеклом.
Хваткие заводские представители умело ставили ограду.
Все. Уложили венки, расправили ленты с торжественными надписями, музыканты сыграли в последний раз.
― Всех прошу к нам помянуть Ивана, ― пригласила Алевтина Евгеньевна.
Лабухи равнодушно вытряхивали слюни из медных мундштуков ― это к ним не относилось. Остальные цепочкой потянулись с кладбища.
На кладбище казалось, что народу мало, а в квартире набилось столько, что молодым сидеть было негде. Алевтина Евгеньевна, Никифор Прокофьевич и немолодые приятели Спиридонова-старшего тотчас организовали свою компанию, представители составили свою, соседи со старого двора ― свою. Молодые выпили по первой, и Смирнов тихо приказал:
― Смываемся, ребята. Не будем мешать старикам, помянем Палыча отдельно.
― Ко мне? ― спросил Лешка.
― Нам бы просто вчетвером посидеть. Одним. А у меня как на грех, мать с рейса.
― Ко мне пойдем, ― решил Виллен.
Саня предупредил Алика, и они незаметно исчезли из квартиры.
― Только у меня в дому ни хрена нет, ― предупредил на улице Виллен.
― Купим, ― успокоил его Александр. ― Все купим. Я вчера зарплату получил.
― Ты не зарплату получил, а жалованье ― поправил его Владлен Греков. ― А зарплату получаю я. И тоже вчера получил. Тронулись, бойцы?
Зашли в гастроном у метро "Сокол", отоварились под завязку и пошли в Шебашевский, в маленький уютный бревенчатый дом с заросшим палисадником. Смирнов оглядел внутреннее помещение и оценил с военно-милицейской безапелляционностью:
― Бардак у тебя, Виля.
― Один живу.
― Бабу заводи.
― Завел. Но только я к ней езжу. Так удобнее. Да и сеструха скоро вернется.
― Где у тебя веник?
― Был где-то. Да только она и без стерильной чистоты вполне употребится.
― Хватит языком трепать! Леша, селедку почисть, банки открой, картошки навари! Володя, на стол накрывай, а ты, Виля, им покажи, где что лежит.
Смирнов снял кителек и принялся за уборку. Старательно мел пол, тряпкой собирал пыль, расставляя по полкам разбросанные книги. На одной из полок стоял фотопортрет, угол которого был перехвачен черной лентой.
― Кто это? ― спросил Смирнов.
― Отец, ― ответил Виллен.
― Там умер? Давно?
― Не знаю.
― Не знаешь когда или не знаешь, умер ли? ― со следовательской дотошностью поинтересовался Смирнов.
― Оттуда живыми не возвращаются.
― Может, рано еще отца-то отпевать?
― Его, Саня, в тридцать седьмом взяли.
― Ты запрос в органы делал?
― Мать до своей смерти каждый год делала. Ни ответа, ни привета.
― А ты сейчас сделай.
― Какая разница ― сейчас или тогда?
― Все же попробуй.
― Попробую, ― сказал Виллен и стал резать хлеб.
Уселись, когда сварилась картошка в мундире. Рюмок не было, ― стакан граненый, стакан гладкий, чашка, кружка. Но разномастность посуды не явилась препятствием для майора Смирнова, с военных лет он с точностью до грамма разливал на щелк. Налил всем, оглядел всех, невысоко поднял кружку:
― Помянем Ивана Павловича.
По иудейской неосведомленности Лешка полез чокаться. Смирнов тут же его осадил:
― Не чокаться, "Дитя Джойнт".
Выпили, выдержали паузу. После паузы Лешка позволил себе обидеться:
― Без антисемитских штучек не можешь? А еще милиционер!
― Я не милиционер, а майор милиции. И не говори глупостей.
Ни к селу, ни к городу Виллен наизусть прочел стишок:
В кафе сидел один семит
И жрал, что подороже.
Как вдруг вошел антисемит
И дал ему по роже.
― Во-во! ― обрадовался Лешка. ― Все вы такие!
― Леша, прекрати, ― потребовал комсомольский работник Владлен.
― А что они?
― А они ― ничего, ― успокоил Лешу Виллен. ― Сдавай по второй, Саня.
Саня сдал. Виллен подумал, покачал водку в стакане и предложил:
― За Альку, за Алевтину Евгеньевну, за Ларису, чтобы без Ивана Павловича жилось им так, как положено семье такого человека.
― Теперь чокайся, "ошибка Коминформа", ― разрешил Лешке ехидный Смирнов. Чокнулись, выпили и Лешка сказал, отдышавшись:
― Называешься ты не майор милиции, а несусветная балда.
Александр довольно заржал. В дверь буйно забарабанили. Виллен крикнул так, чтобы было слышно во дворе:
― Не заперто!
Вломился Костя Крюков, брякнул свою бутылку на стол и проорал радостно:
― Вот вы где! А я уж и к Лехе забегал, и у Саньки проверил ― нету вас!
― Ты почему на кладбище не был? ― неодобрительно спросил Александр.
― Ты же знаешь, меня Алевтина Евгеньевна не любила. Все боялась, что я Альку ходить по ширме завлеку. Вот и решил ― чего ей глаза в такой день мозолить.
Виллен разыскал еще одну чашку, Саня налил до краев, а Костя выпил.
― За упокой души хорошего человека, ― сказал Костя, не закусывая.
― А что он тебе хорошего сделал? ― непонятно спросил Виллен. Костя поставил чашку на стол, посмотрел на Виллена, как на дурачка, обстоятельно ответил:
― А то, Виля, что жил рядом со мной. Я не из книжек, а собственными глазами видел человека, который всегда и всюду жил по правде. И оттого я понимал, что живу не по правде. Вот и все, что он для меня сделал.
― Поэтому ты теперь щиплешь, слесаришь, ― догадался Виллен.
