Дотянуться до моря - страница 139

Раздраженная настойчивость отчетливо звучала в этой тираде и тоне, которыми она была произнесена. Она больно уперлась мне в грудь, соскользнула с меня и сердито затаилась рядом на постели. Я встал, отдернул с окна тяжелые шторы, и показавшееся безумно ярким сияние полной луны в обрамлении подсветки ночных фонарей заполнило комнату. В этом мире серебряного света и черных теней загорелое Дарьино тело казалось темно-серым зигзагом, начертанном на снежно-белой бумаге простынь. Я открыл окно, впуская в комнату удушливое тепло южной ночи и звенящее тремоло невесть откуда взявшихся в городе цикад. Закурил. Да уж, не характер — характерище! Тротиловая смесь отцовской таранообразной настойчивости и матерниного резинового упрямства. Надо бы скатить все с горочки плавно на тормозах, затушить грозящий разбушеваться огонь, но это было — невозможно. Я не спускал ни матери твоей, ни отцу, и тебе, Колобок, не спущу. У меня, видите ли, тоже характер.

— Слушай, девушка Дарья, ну, что ты от меня хочешь? — со смешком, в котором снисходительность я приправил парой перчинок раздражения, спросил я ее. — Расширенного психологического анализа на тему — с кем стареющему мужчине комфортнее в постели? С девятнадцатилетней нимфеткой, забывшей вместе с девственностью потерять еще и наивность, или со зрелой во всех отношениях женщиной, знающей, как устроить партнеру «Цирк дю Солей?» И при этом разложить ощущения на степень физической удовлетворенности от процесса и духовной — от высокоинтеллектуальных бесед в перерыве между соитиями?

Да, получилось не просто резко, а гораздо резче, чем я рассчитывал. И грубо, очень грубо. В воздухе снова повисла пульсирующая цикадная тишина.

— Неужели все так плохо? — донеслось с кровати через минуту. — Странно. Положим, в умении физически ублажить мужчину против старой опытной шлюхи шансов у меня, конечно, немного. Хотя я надеялась, что вам нравится, когда потуже, а не наоборот. Но вот тот оргазм, который не в — pardon — яйцах, а в голове, у вас со мной должен быть со мной на порядок против нее. Ведь я не только дочь вашей старой любовницы, что само по себе уже очень пикантно. Но я еще и дочь вашего бывшего друга, пусть покойного, но с которым у вас были непростые отношения. Думаю… нет, уверена, что на уровне самых примитивных подкорочных импульсов вы не можете не испытывать глубочайшего кайфа от того, что трахаете его дочь. Наверное, папа сейчас вертится в гробу, как волчок! Месть очень тонка на вкус, не так ли, дядя Арсений?

Я окаменел. Издевка была умной и очень точной. Возникло ощущение, что девчонка одной фразой вскрыла мне черепную коробку, препарировала мозг, экстрагировала все самое мерзкое, стыдное, гадкое, глубоко запрятанное, перетрясла и вывесила на всеобщее обозрение, как попахивающее плохой выстиранностью нижнее белье. Но — неужели внутри меня, в моей голове, в душе, все это — было? Я заглянул вовнутрь себя и с ужасом и сожалением констатировал — да, было.

Время от времени (особенно — имея перед глазами выкручивающий вензеля Ивин зад) я ловил себя на том, что где-то в глубине сознания какой-то второй «я» снисходительно эдак беседует с кем-то, удивительно напоминающим Аббаса, в таких примерно тонах: «Ну, что? Как ты там говорил: «Еще посмотрим, кто будет сверху?» Так кто? Но вот уж благоверная твоя — точно внизу, подо мной, вот она, любуйся! Слушай, а с тобой она тоже вот так распалялась, как МиГ-31 на форсаже, или у вас это был, как обычно у супругов: «Кукурузник АН-2 опыляет посевы?» А, ха-ха! А Катю, Катю помнишь? Да, были времена, вместе девок трахали… А теперь — вот, я твою жену, извините-за-выражение, деру, а не наоборот. Потому, что наверху — я, а ты — внизу, вот так. Im a winner, youre a looser. Перевести?». Пригвозженный неумолимой правдой этой картины к невидимому пыточному столбу, Аббас весь корчится, извивается в страшных муках бессильной ревности, но сделать ничего не может, и горит, пылает, рассыпается в пепел в пламени поражения, а злые дети с крыльями дудят над ним в трубы и, смешно шипя золотистыми струями, мочатся на его углящиеся останки, скандируя многоголосым хором: «Лу-зер, лу-зер, лу-зер!» А после Турции к такому диалогу могло бы добавится: «А еще я твою дочку чуть было не…» А теперь и вовсе, безо всяких «чуть». И не потому ли ты, называя вещи своими именами, бросил Иву, что Аббаса больше нет, и не перед кем ощущать больше мошоночную сладость своей победы? И — дальше, в бездонную темноту погружения в самые черные, как вода Коцита, глубины человеческой душевной мерзости. Просто я никогда не давал себе труда задуматься над всем этим. Или просто душил, задавливал совестливые порывы, как сокращением ушных перепонок человек может заглушить слишком раздражающие его звуки.

— А по общению, как вы выразились, между соитиями…, - продолжала между тем Дарья. — Я почему-то была уверена, что для тебя это гораздо важнее, чем сам процесс, что у тебя оргазм зарождается в голове, а не в шариках, как у большинства самцов. Крутиться и скакать я быстро научусь, ты же понимаешь. А вот IQ у меня на тридцать пунктов выше, чем у матери, почти такой же, как у отца. С кем из их вам было комфортнее общаться? Мне подтянуться? Или — чтобы было привычнее — съехать?

Я стоял молча, почти не дыша, вне себя от злости и отчаяния, не зная, что ответить и не будучи уверен, что нужно что-то отвечать. А еще бесила невозможность ни выгнать зарвавшуюся наглячку за дверь, ни уйти самому. Значит, нужно будить лениво релаксирующий мозг, говорить слова, полемизировать, одерживая при этом верх, потому что как иначе, когда загорится свет, смотреть в глаза этому маленькому, такому беззащитному на вид, и такому неожиданно остро отточенному существу? Ведь то, что ты только что стал первым мужчиной в ее жизни, с точки зрения соревнования умов не дает тебе ни очка форы, не так ли? Я выкинул сигарету, закрыл окно и, поудобнее устроив ягодичные мышцы на остром ребре подоконника и доминирующе сложив руки на груди, перешел в наступление.