Туман над темной водой - страница 60
– Могу я поинтересоваться, почему ваши планы касательно меня изменились? – спросила Ирина.
Прозвучало чуть надменно, как будто она репетировала роль Снежной королевы.
– Мы не знали, что у вас такие серьезные покровители.
– У меня кто?
– Владелец фирмы, которая является основным конкурентом вашей конторы и хотела получить некоторые… преференции в госконтрактах, имеет партнерские связи с очень влиятельным человеком. А тот также работает с Феодосием Алексеевичем Лаврецким, который попросил за вас. Вам о чем-нибудь говорит это имя?
Имя говорило Ирине очень о многом.
– Правильно ли я понимаю, что ваш хозяин, два месяца назад пославший вас меня запугать, теперь отправил вас отозвать свою угрозу, потому что его об этом попросил Феодосий Лаврецкий?
– Ну, не Лаврецкий, а некий их общий знакомый. Очень серьезный и уважаемый человек. Он сказал, что вы находитесь под его патронажем. Когда мы затевали свою операцию, мы, признаться, об этом не знали.
К магазину, визжа тормозами, подъехала «Тойота Лэндкрузер», из-за руля не спеша и с показной расслабленностью выбрался Александр, обошел машину, очутившись рядом с неожиданным визитером.
– Ира, у тебя все в порядке?
– Кажется, да. Господин уже уходит, – сообщила Ирина, безмятежно улыбаясь мужику в бейсболке. – Не буду врать, что была рада вас видеть, но признаюсь, что мне приятно иметь с вами общих знакомых. Саша, этот человек знает Феодосия Лаврецкого.
– Я и Александра Веретьева тоже знаю достаточно хорошо, – сухо сообщил безликий. – И теперь понимаю, откуда растут ноги у этой истории. Ну надо же, а когда вас брали в разработку, то были уверены, что за вами никого нет.
– Ошиблись, бывает, – философски сообщил Александр. – Но во избежание повторных ошибок учти, голубчик, что я тебя хорошо разглядел и очень хорошо запомнил. А если ты меня хорошо знаешь, то, наверное, понимаешь, какие неприятности могут вытекать из этого факта лично для тебя, если я вдруг, даже по ошибке, решу, что что-то не так.
– Я уже сообщил Ирине Сергеевне, что все претензии в ее адрес сняты. Ее больше никто не побеспокоит. Ну, то есть пока вы в ней заинтересованы.
Ирина дернулась.
– Это означает, что ей больше никогда не будет ничего угрожать, – с угрожающей любезностью в голосе сообщил Александр. – А сейчас проваливай. Я позвоню Феодосию и подтвержу, что ты выполнил данное тебе поручение.
Снова заработал мотор, «Субару» рванула с места и очень быстро скрылась вдали сельской улицы.
– Поехали домой? – спросил Веретьев буднично. – Я уже завершил все свои дела. А ты?
– И я, – радостно сказала Ирина, встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. – Здесь у меня дел никаких нет. А вот сегодняшней ночью меня ждет одно очень важное и ответственное дело. И тебя тоже.
По его слегка помутившемуся взору Ирина видела, что он правильно понял, о чем она говорит.
* * *
Ветви сирени били в стекло. Разросшийся куст рос прямо под окном и наполовину закрывал его, нетерпеливо стучал, когда его особенно донимали порывы ветра. Сегодняшняя ночь была как раз ветреной, по прогнозу завтра обещали дождь, а вместе с ним и спад аномальной жары, возврат к климатической норме их региона – плюс восемнадцать. Уходящего жара, которым, казалось, дышала земля, Веретьеву было немного жаль.
Когда-то давно он очень любил лето. На каникулы его отправляли к бабушке, в такую же точно русскую глубинку, как эта. Его отец был младшим ребенком в семье, в которой воспитывалось еще шесть сорванцов, и бабушкин дом всегда был полон внуков, которые гроздью свешивали головенки с хорошо протопленной печки, на которую бабушка загоняла их после рыбалки, когда они приходили промокшие до нитки и продрогшие до костей.
Странно, но они никогда не простужались, даже если сидели в холодной воде до посинения и возвращались со стучащими зубами. Теплая печка лечила все. А может, лучшим лекарством было парное, теплое еще молоко, от которого пахло клевером. Или бабушкины руки, с шершавыми, заскорузлыми, грубыми пальцами с выступающими косточками, ласковее которых, казалось, нет ничего на свете.
Папа был самым младшим, а значит, и Сашка Веретьев тоже, и бабушки не стало, когда он был еще совсем маленьким. Лет восьми-девяти от силы. Его по инерции еще отправляли в деревню на лето, вот только без бабушки она утратила все свое очарование. Казалось, даже молоко теперь пахло не цветами, а навозом. И печку летом никто не топил, предпочитая готовить на газовой плите, которая стояла в коридоре. И по головам детей никто не гладил, потому что тетке было совсем не до этого. Накормить и обстирать всю ораву – это не ковер в городской квартире пропылесосить, как она говорила Сашкиному отцу, пеняя на то, что на нее опять повесили всех детей.
Из-за этих постоянных попреков Веретьеву-младшему даже в деревню ехать не хотелось. Нет, конечно, там было классно. И ночная рыбалка, и охота на раков, и печенная в костре картошка, и страшилки, которые так сладко рассказывать друг другу, сидя на окраине деревенского кладбища. И друзья. Но бабушки не было, и ее ласки тоже, а теткины попреки были. И очень скоро ездить в деревню Веретьев перестал.
Тепло печки, запах молока и бабушкины руки, так же как и жар, поднимающийся от растрескавшейся сухой земли, нагретой на солнце, он почему-то больше никогда не вспоминал. Жадные трещины, всплывающие в памяти, всегда были связаны лишь с войной, на которой ему довелось побывать. От них пахло не летом и солнцем, не прибитой пылью, а кровью, жаждой, потом и потерей. С той поры Веретьев никогда не любил жару, слишком очевидно напоминающую о его военной жизни. От жары он укрывался в прохладе лесов, увлекшись поисковым движением. И вот спустя столько лет вдруг получал наслаждение от давно забытой и вновь нахлынувшей на него прелести деревенского лета. Жаль, если пойдут затяжные дожди. Оказывается, он любит жару.
