Капкан на Инквизитора (СИ) - страница 81
И, быть может, если он достойно пройдет через это испытание, не сознавшись в несодеянном и не приумножив лжи во имя торжества хаоса, это даровало бы ему прощение и открыло путь к свету. То, чего он так вожделел, и на что почти утратил надежду.
Альвах думал об этом в редкие минуты просветления, когда боль отпускала его настолько, что он мог думать. Теперь он был в камере один, и, настолько он мог помнить, один он пробыл достаточно давно. В первые дни, когда пытки были не настолько тяжелы, чтобы проваливаться в черноту, Альваха притаскивали в камеру и он чувствовал на себе руки Бьенки. Девушка гладила его по голове, целовала больные места – и, должно быть, дар Темной врачевал раны Альваха наравне с магией хаоса. Бывший Инквизитор почти не мог говорить, но дочери кузнеца уже не нужны были разговоры. Впервые Альвах ощущал силу женской любви, и это было ново. Настолько ново, что выдергивало сознание из пучины отчаяния и боли, заставляя думать о себе. До того он познал множество женщин – но лишь телесно. Никого из них он не любил, и ни одна женщина доселе его не любила. Чистая любовь Бьенки, которая не смущалась даже его немужеской наготой, настораживала и, одновременно, поддерживала романа, помогая ему выстоять в самом тяжком, что изготовляли его бывшие соратники по ремеслу.
Но однажды, очнувшись в знакомом каменном мешке, он не ощутил ставшего уже привычным теплого женского присутствия рядом с собой. Не явилась Бьенка и на следующий день. Альвах догадался, что ее увели для того самого суда, о котором девушка говорила ранее. Но чем окончился суд, знать ему было не дано. Он изо всех сил прислушивался к разговору стражи и членов Ордена, но так ничего и не вызнал. Тревога за судьбу девушки сильно перемежала в нем тревогу за его собственную судьбу. За себя он был уверен. За почти два долгих месяца он выдержал все представленные Уложением испытания, которые полагались при его мнимом проступке, и теперь оставалось ждать суда, который либо назначит дополнительные испытания, либо - присудит избавить мир Лея от Альваха. Чем далее, тем все больше роману хотелось второго. Он искренне надеялся, что верно понял намерения предвечных в его отношении и его наказание от них подошло к концу. Вторично вынести пытки он бы не смог.
… Альвах уже долгое время лежал, морщась и перебирая перебитыми тонкими пальцами звенья цепи, которая удерживала его у стены. Пальцы другой руки тискали трещины между камнями, из которых был выстлан пол. Тело романа терзали такие боли, что раз от раза ему начинало казаться, будто ребенок Дагеддида передумал и собирается вот-вот явиться в мир много раньше срока. Последняя пытка, что завершала представленный Уложениями список, оказалась милосердно короткой. Впрочем, милосердие исходило не от следователя или палачей, а от тела самого Альваха, которое бросило его душу во тьму сразу после того, как введенный в него «Цветок» лишь только начал расцветать, растягивая железными лепестками плоть. Очевидно, несмотря на все усилия, палачи так и не сумели привести его в чувство, и роман с облегчением очнулся уже в камере, в луже застывшей крови. Облегчение прошло спустя несколько мгновений. Навалившаяся боль тупыми челюстями пережевывала низ Альваха, сильнее, чем после Пика Грешницы или Ведьминого кресла, а от мысли о необходимости пошевелиться романа пробирал озноб.
Впрочем, шевелиться прямо теперь не было нужды. Радовавшийся хотя бы этому бывший Инквизитор взамен мог вдоволь предаваться сомнениям относительно того, правильно ли он понял выпавшее ему предопределение искупить вину перед женщинами и Лией собственной болью, или ошибся. В последнем случае после мучительной гибели его ждало такое же мучительное посмертие длиной в вечность. Надвинувшаяся смерть несла с собой страх, и Альвах горячо молился, страстно взывая к Лею не пустить его душу в хаос. Долгие пытки и женские соки, которые становились обильнее для омывания и сохранения подраставшего плода, мутили его разум. Временами роман впадал в забытье или странное отупение, временами – грезил наяву.
Однако ни боль, ни унижение, ни женское недомыслие не смогли вытравить из него воинскую привычку мгновенно реагировать на опасность. Поэтому когда в замке загремел ключ, Альвах уже изготовился к неизбежному, придав всему облику настолько гордый и независимый вид, насколько это было возможно для грязной, покрытой кровью, ожогами и язвами, беременной молодой женщины, которая уже несколько долгих месяцев существовала от пытки к пытке и не имела возможности прикрыть себя одеждой.
Впрочем, тому, кто вошел в его камеру, на гримасы Альваха было плевать. Уже знакомый роману усатый стражник закрыл за собой дверь и, установив факел в держатель высоко на стене, в три шага оказался перед сжавшейся ведьмой.
- Ого, а знатно тебя раздуло, - насмешливо разглядывая округлившийся живот, стражник присел перед бессильно стиснувшим зубы бывшим Инквизитором. – Придется брать со спины, как дрянную суку. Не люблю пузатых.
- Тогда не пялься в зеркало, - выдохнул Альвах, которому уже нечего было терять. - Твое-то брюхо уже пол метет.
С лица стражника сошла ухмылка. Он выбросил кулак, но готовый к этому роман принял удар на натянутую цепь и, дернув руками, захлестнул запястье насильника. Не давая стражнику опомниться, роман рванул его на себя, одновременно бросаясь в сторону.
Охранный воин ударился головой о стену и оглушено припал на руки. Воспользовавшись его замешательством, Альвах ударил кулаком в скулу. Но сил на то, чтобы уложить мужчину на месте, у него не хватило. Опамятовший стражник хлестнул ведьму по лицу. Не обращая внимания на слабое сопротивление, обмотал обе ее руки той же цепью и прижал их к полу за ее головой. Стиснув горло юной романки он склонился к ее кривящимся губам.
