Бестиарий спального района - страница 74
Детишки — это святое, почище коровок. Своих вот нет у Андрейки, а как хочется! Да куда ж ему теперь, бездомному-то…
Ладно, некогда разнюниваться. Стало быть, на главную площадь, а там придумаем что-нибудь.
Жировичок встряхнулся, больно ударившись при этом о перила, и двинулся по намеченному пути.
* * *
Надобно тут сказать, что мелкая нечисть, вроде тех же жировиков, как правило, способна рассчитывать будущее либо на ближайшие три минуты, редко на пять, либо уж на век-другой вперед. Все, что посередке, от ее внимания обычно ускользает, теряется в красиво клубящемся тумане. Видно, поэтому и мелкой нечисти этой в наших краях больше, чем в других землях. Впрочем, и жить у нас куда интереснее, чем где бы то ни было.
В общем, не стал Андрейка загадывать. Добраться бы до главной площади, а там видно будет.
Добрался. В целом — благополучно. Один раз, замечтавшись о чем-то неясном, забыл вовремя свернуть, врезался на полном ходу в запертые ворота детского сада, прямо носом в решетку воткнулся, снова чуть не заплакал, но сдержался, и в общем все пока обошлось.
Вечер уже, пожалуй, закончился. Наступила ночь. Прохожих и собак на улицах стало мало, машин тоже, окна в громадных домах гасли одно за другим. Делалось все тише.
Главная площадь… В самой ее середке уютный сквер, на нем детская площадка. Любимое Андрейкино место.
Чувствительно стукнувшись коленкой и мужественно стерпев боль, он взобрался на качели и принялся легонько раскачиваться — как будто ветерок задувал то туда, то сюда. Качели мерно поскрипывали, а жировичок задумался.
Он давно-давно жил здесь. Все это — площадь, улицы, дома, магазины, рынки, сама детская площадка — появилось только в последние годы. А до того тут было болото, и обширное картофельное поле, и коровник, и поодаль старая деревня. Совхоз, что ли, какой-то.
Тяжелые годы, вздохнул жировичок. Ни одной харчевни, кроме совхозной столовой. Ужас, ужас… Как прозябали, ужас… Одна радость — коровник…
А еще раньше — только болото и было. Подвизались тогда с папашей при церковной трапезной, верстах в пяти. Там хорошо кормили, очень даже хорошо, только очень уж страшное место эта самая трапезная. Сейчас, говорят, она тоже есть, и готовят, как прежде, по высшему разряду, да лучше ну ее, трапезную…
Нет, нынче времена-то изобильные, не в пример. Как его… прогресс, да. Эх, папаня, не дождался…
Андрейка опять растрогался чуть не до слез. «Да что это со мной сегодня? — подумал он. — Не иначе, как от пива несвежего да с голодухи».
Времена-то изобильные, а голодно сегодня. Ну хватит. Пора и свойственную, так сказать, решительность проявить. А лучше сказать — молодцеватость.
Он слез с качелей, чуть не подвернув ногу. Осмотрелся.
Ага. Туда не пойдем — там ногодрыгалка, ничего путного.
Туда — тоже ни ногой. Там Борюнька. Выскочка. Из грязи в князи. Деревню сломали, его из дома прогнали, так пристроился в грязноватом шалмане, от своих нос воротит, вечно там хулиганит — ишь, снова орут все, вон, на улицу выскочили, один другому по носу, по носу. Борюнькины штуки, больше некому. Хоть бы прикрыли шалман этот… Что-то все никак — слово, что ли, какое знают тайное?
А на том конце площади у нас что?
Ох ты ж… Вот голова дырявая! Местечко, может, и не самое завидное — пистерия или как ее, — да ведь Кирушка там!
На душе потеплело. Бабулька она, конечно, на вид строгая и худощавая, как кикиморе домашней и положено, да Андрейку никогда не обижала. И он ее тоже. Эх, годы молодые…
«Ну уж и бабулька, — упрекнул себя жировичок. — Едва ли она меня старше. А я еще хоть куда, стало быть, и она, Кирушка, тоже, может, ничего».
Как ни есть — не прогонит. Накормит, а то и напоит. Да еще, глядишь, и приголубит по старой… хм… дружбе.
Теперь, впервые за вечер и ночь, Андрейка заулыбался. Потом приосанился, притопнул ногой — и резво припустил к пиццерии.
Проник легко и непринужденно, сонная гардеробщица и ухом не повела. Посетителей в полутемном зале — всего ничего, одна лишь парочка в дальнем углу, да у высокой стойки паренек в белой рубашке. Половой, нынче их офицьянтами кличут.
Через зал этот — дальше, за кулисы, как говорится. Прошмыгнул — думал, на кухне очутится, а оказался в грязноватом туалете. Фу!
Выскочил обратно, в другую дверь сунулся. Коридор. Опять не кухня. Первая по коридору дверь направо. Ага, кладовая.
— Ох ты ж, это кто ж пожаловал! — прошелестело-проокало из угла.
Кирушка, она… Правильно сердце привело.
— Я это, соседушка, — потупился жировичок. — Вот, гулял тут, дай, думаю, загляну по старой памяти… Соскучился…
Кикимора слезла с полки. Была она похожа на подсыхающую, хотя еще и живую ветку осины, а может, березы. И разговаривала под стать облику — как будто щепочки друг о друга стукаются.
— Ох, Ондрюшко, — сказала Кира, — ты бы врал-то больше. Сто лет не скучал, не заходил, не проведывал… Насквозь ведь тебя, пузыря, вижу. Да не сёрбай носопыркой-то, ладно уж… Стряслось-то что? Ишь, совсем с тела спал…
Андрейка горестно махнул рукой, открыл было рот, но произнести не сумел ни слова — ком к горлу подкатился, да так и задержался.
— Голодный, поди… — полувопросительно-полуутвердительно прошуршала кикимора. — И из дома небось прогнали… Набедокурил, пострел? Все не угомонишься никак?
Она подошла к жировичку вплотную, приобняла, прижала Андрейкину голову к своему плечу.
А он тут уж совсем не выдержал — разрыдался.
— Нету у меня больше дома… — выдавил Андрейка сквозь слезы. — Хоть помирай…
